Никиту больше всего заинтересовала рана, и он с самого утра отправился во все немногочисленные хозяйственные магазины, надеясь выяснить, не покупал ли у них кто-нибудь нож. Насчёт этого Павел слегка переживал. Хотя Георгий уверял, что убил Семёна его же ножом, ситуация всё равно была опасной. Это оружие сутки вымачивалось в концентрированном растворе хлорной извести, поэтому все следы крови с него исчезли, после чего Георгий выбросил оружие в Птицу>2.
Солнце клонилось к закату; Павел решил закончить рабочий день, хотя оставалась ещё пара часов, и вышел на улицу. Погода была хорошей: знойные дни медленно уходящего лета закончились не так давно, и теперь над городом по вечерам висела лёгкая дымка надвигающейся осени, которая заставляет кутаться в тонкую куртку. Павлу нравилась середина августа, но ещё больше он любил сентябрь. И хотя подобное было ему не по возрасту, он частенько наступал в большие кучи сухих опавших листьев и слушал, как они хрустят.
Павел давно хотел бросить курить и даже снизил дневную норму сигарет. Но невроз давал о себе знать, и он вытащил предпоследнюю сигарету из пачки. Твердо решив, что больше не купит ни одной, он достал из кармана зажигалку и закурил. Запах дыма ему уже не нравился.
Завтра должны состояться похороны Семёна, и Павел планировал пойти туда, лишь бы прогулять хотя бы половину рабочего дня.
Снова и снова прокручивая в голове картину вчерашнего утра, Павел начинал понимать, что изображённая и словно замершая во времени сцена с трупом была обставлена подобным образом не просто так. Каждая деталь несла свой смысл, только какой? Его все ещё смущал молитвенный жест. Павел чувствовал нутром, но не мог облечь в слова значение этого контраста. Кто-то, кто это сделал, потрясающе прозорлив и талантлив, только талант у него странный. Может, человек искусства?
Осознание впилось в мозг. Был в Птицыне один человек – художник, о котором не знали разве только младенцы. Мог ли он устроить всё это представление? Да и нужно ли оно ему? Решив не забивать голову лишними вопросами, Павел спустился с крыльца полицейского участка. Дом художника находился в десяти минутах езды, и следователь не собирался терять время.
Направив машину в нужную сторону, Павел вскоре припарковался возле одноэтажного дома, облицованного тёмно-серым кирпичом. Он постучал в дверь, и вскоре её открыл хозяин – весьма помятый и заспанный, в измазанной разноцветной краской одежде.
– Доброе утро, – пробормотал художник Михаил.
– Уже вечер.
– О… Понятно. Чем обязан?
– Хотел побеседовать с вами, – видя, что Михаил открыл рот, наверняка чтобы опровергнуть своё участие в убийстве, Павел поспешил перебить его. – Как с человеком знающим. Видите ли, я не слишком сведущ в символизме.
– Вы о крыльях?
– Не только. Меня больше волнует молитвенный жест.
Михаил открыл дверь шире и пропустил Павла в дом. Видимо, после осознания, что его никто не подозревает, художник расслабился. Но Павел решил расширить круг подозрений и предположил, что любителя символизма можно искать ещё и в близком окружении Михаила – среди тех, кто мог бы услышать размышления художника и воплотить их в жизнь.
Тот был лет на пятнадцать младше Семёна, но не слишком тесно с ним общался. Как они познакомились и каким образом поддерживали общение, никто не знал. Семёна было сложно назвать поклонником искусства, а Михаила – любителем криминала. Но Павел был
