Амлет, сын Улава - страница 5

Смотрит Сигурд в открытые воды вика, иногда поглядывая на просмоленный сруб, нарочно поставленный на недальнем утесе. Если сруб этот не горит, и дым над срубом не поднимается – это видно даже нам, из самой середины Исафьордюра и безо всякого Сигурда – значит, никто не пытается скрытно приблизиться по суше, а с моря и вовсе не подойти скрытно. Потому, что ладья, незаметно плывущая под водой, делает это только в сторону дна.

Второе дело у Сигурда – орать. Орет Сигурд громко и очень мерзко, сам он, правда, называет это песней. Просто песней, не Песнью – при звуках ее гальдур не колышется и не сгущается. И, хотя крик этот не волшебный, его слышат все, вот как он громок!

Крик – это хорошо. Если бы видел Сигурд что-то плохое, вместо голоса звучал бы большой рог неведомого зверя, накрепко вмурованный в площадку на самом верху дозорной башни.

Еще не лаяли собаки и не бегали заполошно куры – дурные-то дурные, но всякую беду глупые птицы чуют намного лучше, чем человек. Потому даже мертвые пернатые могут принести колдовскую пользу: на их костях гадают на беду и ненастье.

– Друзьяаааааа идуууут! – надрывался тем временем Сигурд. – Лаааадьяаааа с моряааа!

– Пойдем, – Улав, сын Аудуна, совсем было собрался погладить меня по голове, но вдруг будто вспомнил что-то, и вместо того потрепал по плечу. – Пойдем, Амлет Улавссон, встретим первых гостей.

Мы и пошли.

Сначала вышли со двора: сообразительный трэль немедленно затворил за нами калитку. Нет в городе чужих, и воровать у нас не принято, но порядок должен быть, порядок, заповеданный могучими асами: дверь – закрой!

Дорога, утоптанная и покрытая от грязи толстыми древесными плахами, ведет сначала на тинг (в обычное время на этой же площади торгуют и ругаются), потом же, миновав широкое место, одевается камнем и спускается с пригорка к воротам, поставленным в крепкой стене. Идет она, как и положено, наискось, образуя два изогнутых колена – так сделано для того, чтобы враг, если и сломает ворота, увяз в изгибах пути, да и остался в них навсегда.

Ворота, по дневному времени, были открыты, мы прошли их, не останавливаясь.

– Знаешь, почему мы идем пешком, сын? – отец спросил меня как бы на ходу, даже не оборачиваясь. Я, может, и не услышал бы его, а услышав – не разобрал бы слов, не будь у меня чутких ушей и по-собачьи острого слуха: таков я в отца.

– Знаю, отец. – Ответил я, стараясь говорить не очень громко и не очень тихо, а так, в самый раз. – Гости прибыли на ладье, лошадей с ними нет, иначе Сигурд бы об этом уже кричал. Встречать пеших гостей, особенно прибывших на праздник, конному не нужно: получается умаление чести прибывших, если ты, конечно, не ярл.

– А я не ярл, да и быть им не хочу, это ты подметил верно. – Отец получил ожидаемый ответ, умолк, и дальше мы не произнесли ни слова до самого причала. У кромки бортов нас ждали, и это было, конечно, видно еще от ворот.

Друзей было много, и первые из них уже стояли на причале: пришла не одна ладья, а сразу три!

Первая оказалась таковой не только по занятому месту.

Крутобокое, темного дерева, с рядом красиво раскрашенных щитов по обращенному к нам высокому борту и спешно убираемым сейчас цветным парусом, оседлавшим высокую мачту, бревно моря явно выстроено не для рек и ближних берегов, а для широкого и бурного простора. Я бы не удивился даже, окажись за бортом дощатая палуба, скрывающая вместительный трюм. Щитов, кстати, двенадцать, по числу убранных сейчас весел одной стороны, и я быстро посчитал, что гребцов в одной смене – две дюжины, а всего свободных рёси на такой ладье, значит, около пяти десятков.