Ганцтагшуле под названием «Каждый день Санкт-Паули», на первый взгляд, выглядела как обычное современное здание. В дизайне повторялись стандартные элементы стекла и стали. После появления новёхоньких парт-трансформеров, нас умудрялись путать с секцией мебели в супермаркете «Крохобор». Как и супермаркет «Крохобор», расположенный в том же здании, школа была частично прозрачной. Поднимаясь с первого на второй этаж, можно было играть в рыбок в аквариуме.
На втором этаже супермаркета «Крохобор» продавали скобяные изделия и кружевные трусы. А тут на втором этаже была другая школа. Вопрос, чем мы, нижние, отличаемся от той школы, что наверху, являлся загадкой, которую я безуспешно пыталась решить все три года жизни на Репербане. Она была сродни той, что загадывал Барсук, то есть не поддавалась решению.
Наш друг Бруно (по фамилии и одновременно кличке – Барсук) ходил в верхнюю школу. Кроме него там училась куча девчонок. Олли, Бюдде и все остальные мои приятели учились внизу. Девчонкой среди них была я единственная. Никто из нас не интересовался, чем, собственно, наверху занят друг Барсук в компании двенадцати кобылиц, живших «за пределами Репербана». Мы даже не знали их по именам. У нас, в нижней школе всё было просто как две ноги в тапочках. Олли, Бюдде, Ходжа. И я. И ещё какой-то козёл лет на шесть лет старше нас всех вместе взятых.
Позанимавшись немного обществознанием, а заодно выяснив, почему при слове «культура» Ганс Йост хватался за пистолет, мы услышали, как часы за окном пробили двенадцать. Тут все хором вздохнули.
Даже козёл перестал записывать умные мысли в тетрадь. В полдень нас обещали отпустить восвояси.
– Всё, – сказала Марина, наша учительница. – И да свершаться каникулы! Дуйте отсюда врассыпную.
Мы дунули так, что стекла во всём здании задрожали.
На предложенный Бюдде сейт я уже не полезла. Торопиться было некуда. К тому же, ветер дул в сторону Грустного Эммериха. А мы, то есть Бюдде, Олли и Барсук, договорились дуть в сторону противоположную – там, где раскинулся Вальтер-Мёллер парк. Гнать на скейте против ветра на Репербане никому бы не пришло в голову – это всё равно, что машину за собой тащить, гружёную кирпичами.
Скоро нас догнал задержавшийся по делам Ходжа Озбей. «Ходжа» – по-турецки чтото вроде профессора. Именно Ходжа считался на Репербане самым умным. В школе он то и дело задерживался, чтобы поспорить с учителями.
– Вы уже жрали? – спросил запыхавшийся Ходжа Озбей.
Он выглядел озабоченным.
– Я жру знания, – Бюдде стукнул ладонью по шее.
– Я жру камень, – сказал Барсук и погрыз кусок стены. Предварительно он содрал со стены штукатурку.
Ходжа присел на тротуар, свалив попутно пару велосипедов:
– Со знаниями, вроде, покончено, – сообщил он, отдышавшись как следует. – Каникулы в самом разгаре.
Барсуку наскучило есть стенку и он принялся за рукав.
Ходжа добавил:
– У капитана сегодня пицца. С зелёным горошком и ветчиной.
– Экспериментальная, – пробормотал Барсук, внутренне содрогнувшись.
Ходжа взял себя за шиворот и трижды дёрнул.
– Не экспериментальная, а убийственная! Я могу наполнить ваши боксы до самых краёв или устроить пикник для нищих.
Я вспомнила про пустой ланчбокс и пожалела, что его выбросила. Ланчбоксы ребят тоже оказались почти пустыми. У Олли Ножа-для-Огурцов внутри его чёрной коробки которую можно запросто перепутать с футляром для контрабаса, валялась сухая баранка. У Бюдде в глубине великолепного умнобокса, настроенного в режим «космонавт», плескался фрикадельковый суп в полиэтилене. Барсук продолжал есть свой рукав. Он напоминал растолстевшего жирафа, копающегося в помойке.
