В помещениях было сумрачно, безлюдно, но чудилось чье-то присутствие. Лазовский держал за руку дочь, чувствуя тепло ее ладони. Потом он вышел из коридора на лестничную площадку и облегченно вздохнул. Поднял дочь на руки и стал опускаться по бесконечным ступеням к выходу. Их было множество, этих ступеней, как в университете, где он когда-то учился.
Георгий опустился к выходу, и здесь у дочки с ноги слетел башмачок. Лазовский присел с ребенком, стараясь угодить ножкой в обувку, но это ему не удалось. Посадив ребенка себе на колено, он поднял ботинок, надел на крохотную ножку и завязал шнурки. Затем выглянул из-за стальной двери: снаружи бушевала непогода, шел дождь, было темно.
Лазовский подхватил ребенка и стал возвращаться. Поднялся на верхнюю площадку и, переводя дыхание, заглянул за дверь, из которой только что вышел. И вздрогнул, увидев следы мокрых ног на полу. Следы уходили в одну из комнат по длинному коридору. От вида мокрых следов Лазовскому сделалось плохо. Мороз пробежал по спине, коробя кожу. Он рисковал ребенком, у него был один выход – выйти на улицу, в непогоду.
Лазовский вновь опустился книзу, накрыл дочку полой куртки, прижал к груди и, открыв дверь, шагнул в непогоду. Дочь на груди не плакала.
Вскоре оказалось, что Лазовский идет знакомой улицей. Позади кто-то тоже шагал в темноте. Лазовский повернул за угол. Кругом были теперь мокрые одноэтажные деревянные дома. А вот и переулок Закавказский. Тридцать пять. Бабушкин дом. Здесь всё знакомо до последних мелочей. Нужно войти в палисадник и толкнуть дверь террасы.
И здесь страх снова овладел им: позади кто-то его преследовал. Лазовский прибавил шаг, вошел в палисадник. Но едва он заскочил на терраску и запер дверь, как в ту же секунду снаружи раздался стук. Некто ломился в закрытую дверь. Это оказался какой-то мужик в темной одежде: сквозь щели был виден его силуэт. Дверь ходила под градом ударов и грозила слететь с петель; ручка вращалась, так что приходилось ее удерживать.
Мужик ломился и кричал:
– Я тоже хочу здесь жить! Это моё право!..
Лазовский удивился, мужик говорил о каком-то праве. И в ту же секунду в дверь ударил поток – настолько мощный, что хлестало сквозь щели.
– Кишка ты пожарная! – ругался Лазовский. – И не ослабнешь ты никогда!..
Нащупав в кармане нож, Лазовский решил броситься негодяю навстречу. Сердце его трепетало, но по-другому поступить было нельзя: доченька находился рядом, и надо было ее защищать, пока обоих не смоет потоком. И он сделал это. Дернул дверцу, ухватил мужика в охапку и тут понял, что это не мужик, а черная старуха. Причем не одна: от нее тут же отпрянула молодая испуганная женщина и упала на пол.
– Живи пока, – сказал старухе Лазовский, продолжая ее удерживать, и с силой воткнул в нее нож, который почему-то вдруг оказался шприцом.
Старуха застонала и стала падать. Тем не менее, по всему выходило, для жизни это ей не грозило. Ей это было на пользу, потому что в шприце оказалось лекарство.
…Потом снова шел дождь. Лазовский, проводив свою жену на остановку, пошел было назад, однако тут же вернулся, поскольку забыл поцеловать. Он обнял Ирину и заглянул в молодые карие глаза. И понял, что эти глаза его любят.
Потом он видел мать. Какие-то двухъярусные кровати стояли в просторном помещении, как в солдатских казармах. У матери спрашивали ее имя и фамилию, а та ничего не могла понять.
