Он шёл медленно и шумно, распугивая птиц и зверьков, то-то они небось потешаются над таким охотником. Нет, его охота кончилась…
…– Тебе повезло, парень.
Они курят в укромном углу госпитального сада. Присесть тут не на что, и они висят на своих костылях, прочно уперев их в мёрзлую землю. Он невольно кивает: у его собеседника ног нет. Обе до колена ампутированы, вот и привыкает теперь к протезам. Но всё-таки возражает:
– Больно хреновое везенье, – и нехотя поясняет: – Не охотник я теперь.
И вполне логичный, вполне разумный ответ:
– Не одной охотой жив человек.
И ему нечего возразить. Он не может сказать, что человеком, мужчиной считают только охотника. Каков охотник – таков и человек. Ему… ему стыдно сказать об этом.
– Ты до армии кем был?
Он усмехается.
– Школьником. Закончил, получил аттестат и добровольцем.
Собеседник кивает.
– Понятно. А хотел кем?
Он вздыхает.
– Учителем.
– Ну, так чего ж ты?! Учитель – самое милое дело. Тут же голова, а не ноги нужны.
Он согласно кивает, не возражая вслух. Но знает: учителя слушают, когда тот охотник…
…Нет, он знал всё, всё понимал и всё равно, демобилизовавшись по полной, пошёл на учительские курсы. Два педагогических класса и годичные курсы… право преподавания в начальных классах и язык в средней школе. И его возвращение в свой род, и… и его поражение. На что он надеялся, возвращаясь? На память о Синем Облаке. Но отец умер слишком давно, отцовские ровесники – дряхлые старики – тоже жили из милости. Но те хотя бы были когда-то охотниками и их уважали за их прошлые заслуги. Братья отца? Их тоже не осталось. Годы взяли своё. Век индейца и без войны недолог. Нет, его не гнали, Спящий Олень говорил правду, его терпели. И не больше.
– Ты из нашего рода. Живи, – сказал вождь.
Ему никто не мешал, он не может жаловаться в Совет. Не на что. А на помощь он и не должен был рассчитывать.
Ладно, это уже прошлое. А вон и дорога видна. Серая бетонная лента. За дорогой земля другого рода. А дорога ничья. Или общая. Это уж кто как думает.
На обочине Громовой Камень остановился и перевёл дыхание. Всё-таки дошёл! А если повезёт и его нагонит колонна с ГОКа, то и довезут. До Юрги уж точно.
Почему-то идти легче, чем стоять. То ли меньше болит, то ли не обращаешь внимания на боль. И он, перебравшись через узкий кювет, не спеша – быстро у него всё равно не получится – пошёл по направлению к Юрге…
…Громовому Камню опять повезло. Где-то через час с небольшим его нагнал не грузовик, а военный «козлик». Нагнал и, пискнув тормозами, остановился в метре впереди.
– В Юргу, браток? – высунулся из кабины голубоглазый метис в гимнастёрке без погон, но с нашивками.
Два лёгких, одно тяжёлое – определил Громовой Камень и улыбнулся.
– А до Эртиля если?
– А без если! Садись.
Забравшись в машину и разместив вещи, ногу и палку, Громовой Камень улыбнулся.
– Спасибо, браток.
– Спасибо в Эртиле будет.
Машина рывком прыгнула с места.
– Пехота? – бросил, не глядя, метис.
– Да, – кивнул Громовой Камень. – А ты?
– Автобат. Михаил Нутрянкин, честь имею.
– Громовой Камень. Очень приятно.
Чтобы обменяться рукопожатием, Михаил бросил руль, но машина у него словно сама по себе шла. Говорил он по-русски, очень естественно вмешивая слова на шауни.
– Решил, понимаешь, мамкину родину посмотреть, – охотно рассказывал Михаил. – Ну, дембельнулся вчистую, приехал, родню кое-какую отыскал. За давностью лет мамкин побег ей простили, да и не судят покойников, живи, говорят. А я прикипел. Смехота, а так и есть.
