– Это я загорел. На выпасе, ну, когда там без рубашки ходил.
Он мягко выдёргивает у неё из руки мочалку, намыливает заново и начинает растирать себе плечи и грудь. Обычно она уходила, а он вставал и домывался стоя, но сейчас Женя почему-то всё стоит рядом.
– Ты чего? Женя?
– Смотрю на тебя. Я так давно тебя не видела.
Эркин улыбается.
– Меня смотреть не пускаешь, а сама… – говорит он нарочито обиженным голосом и довольно ухмыляется, услышав её смех.
Женя шутливо шлёпнула его по шее и ушла. Эркин осторожно, чтобы не наплескать на пол, встал, растёр себе живот и ноги и облился из ковша чуть тёплой водой. Остыла, пока мылся. Он вышел из корыта, вытерся новеньким – ни разу ещё не брал – полотенцем и повесил его сохнуть на верёвку рядом с полотенцем Жени. Теперь аккуратно воду в лохань, корыто ополоснуть и на место, пол подтереть, а то всё-таки наплескал, размахался, как в душевой, а здесь осторожно надо. Ну вот, тряпку к плите и пусть сохнет, руки ещё разок ополоснуть у рукомойника и одеться. В кладовке он прямо на голое тело натянул свои старые рабские штаны, слежавшиеся за лето и пахнущие так, как пахнут старые чистые, но давно не надевавшиеся вещи. Повертел в руках тенниску. Маленькая какая-то стала. Ну-ка, попробуем. К его изумлению, она налезла, туго обтянув плечи и грудь. Ну… да, шлёпанцы. Он сложил джинсы. Завтра в них пойдёт. Рубашка, трусы, ну, у него теперь этого добра завались, есть что надеть.
Когда он вошёл в комнату, Женя читала Алисе и, увидев его, улыбнулась:
– Я уж думала, ты утонул там, нет и нет. Сейчас ужинать будем.
Она чмокнула Алису в щёку.
– Завтра с этого места и продолжим, – вскочила и закрутилась в так знакомом ему вихре множества одновременных дел.
И вот они уже сидят за столом. Дымится в чашках чай, влажно блестит тёплая варёная кукуруза, которую, к полному восторгу Алисы, едят руками, обгрызая початок и обмакивая его в подсоленное масло. Ровно, без копоти и треска, горит лампа, за плотно задёрнутыми шторами шумит в деревьях ночной ветер.
– Я боялась, она не налезет на тебя, села сильно.
– Это пока я не шевелюсь. Рукой махну – лопнет.
– Вот и будешь её дома носить. А зимой для тепла поддевать.
– У меня куртка тёплая.
Алиса занята выгрызанием на початке узора и только время от времени вскидывает на Эркина глаза, словно проверяет: не пропал ли он куда.
– Мне на зиму ничего не нужно, Женя. Одежды… на три года хватит.
– Ну, это ты хватил! – фыркает Женя. – На три года! Я ещё сапоги твои не смотрела. Выдержат они зиму?
– Выдержат, – кивает Эркин. – Сапоги, как и куртку, на три года дают, а это вторая зима будет.
– Как дают? – не поняла Женя.
– Ну, рабам. Это ж рабские сапоги.
– Вот и купишь себе нормальные ботинки, – сердито говорит Женя. – И пальто на зиму.
– Для работы куртка удобнее. И сапоги, – он глотает горячий чай, с наслаждением ощущая разливающееся по телу тепло. – Я себе в Бифпите столько всего накупил. Мне надолго хватит.
– А почему Бифпит? – влезает Алиса.
– Не знаю, – пожимает он плечами. – Называется так город.
– Смешно, – заявляет Алиса и утыкается лицом в чашку за что тут же получает от Жени шлепок между лопатками. – Мам, а конфеты? Я утром ещё их видела.
Женя смеётся и достаёт три «ковбойских» конфеты.
– Ковбойские конфеты, – улыбается Эркин.
– Их ковбои делают? – изумляется Алиса.
Эркин не выдерживает и смеётся.
– Нет, ковбои их любят, – смеётся Женя. – Так, Эркин?
