– Дейв Ирвинг, – произнес Роберт, включив диктофон. – Меня зовут Роберт Палмер, а мою коллегу Джейн Рид. Мы бы хотели поговорить с тобой о том, что произошло недавно.
Мужчина сделал паузу, ожидая хотя бы какой-то реакции от собеседника, однако тот был непоколебим. Взгляд Дейва был прикован к его собственным израненным пальцам, сжимавшим какую-то книгу. Казалось, что он оградил себя от остального мира мощной непроницаемой стеной, позволяющей спрятаться в свой собственный мир, что, вероятно, был гораздо приятнее для истощенного рассудка.
– Мы хотим помочь тебе, – продолжил детектив. – Хотим, чтобы вам тут было спокойно и хорошо, как раньше.
Дейв на мгновение замер, однако решил не отвечать. Могло бы показаться, что он не слышит детективов, однако плотно сжавшиеся челюсти свидетельствовали об обратном.
– Что ты читаешь? – мягко спросила Джейн, прервав коллегу, уже готового продолжать шаблонный прием установления психологического контакта.
Ирвинг, словно нехотя, положил книгу на стол. Девушке показалось, что она ведет беседу с маленьким ребенком, отчаянно нуждающимся в понимании и защите, однако взглянув на морщины и пигментные пятна, Джейн отчетливо осознала, что этот взрослый мужчина, выброшенный на обочину жизни. Согласно биографической справке, он провел всего два года из сорока восьми в стенах клиники. Это означало, что раньше у него была совсем иная жизни. Даже не так: у него была жизнь. И его лишили ее. Возможно, не физически, ведь он все еще мог дышать, ходить, читать, однако болезнь острым ножом отрезала существенную часть его прежнего «я». Отобрала все то, что у него, скорее всего, было раньше, включая родных, мечты, планы, свободу.
– Паланик? – осторожно продолжила Джейн. – «Колыбельная». Хороший выбор. И как тебе?
– Нравится, – словно нехотя выдавил из себя Дейв, стараясь пересилить явную хрипотцу.
– А что тебе больше всего нравится? – Джейн мягко улыбнулась.
Дейв впервые поднял голову, позволяя детективом взглянуть прямо в его стеклянные голубые глаза, из которых, казалось, выкачали все краски. Глаза Ирвинга походили на бесцветное небо, нависшее над «Фаррером»: безучастные, сероватые, таящие скрытую угрозу.
– Ты не белая, – неожиданно произнес он.
Джейн приоткрыла на секунду рот, однако тут же взяла себя в руки и склонила голову набок. Ни разу за всю жизнь никому и в голову не приходило назвать ее бледную сероватую кожу «не белой».
– А какая? – уточнила она.
– Ты не видишь, потому что ты слепая, – устало ответил он, вновь опуская взгляд, однако через секунду Дейв вскинул голову, широко распахнул глаза и улыбнулся. – Ты синяя. Синий хороший, потому что он не белый. Белый. Это цвет чистоты, цвет боли. Цвет безумия. Белый ведь повсюду: он в стенах, в той мучительной рубашке в мягкой комнате, в халатах этих тварей со шприцами вместо ногтей. Этот хитрый цвет проник даже в мои волосы, он уже во мне, потому что меня стирают. Белый душит и мешает кричать. Нельзя кричать. Слова могут быть только в моей голове, им нельзя перекатываться на язык без разрешения. Это чревато.
– Ты можешь говорить с нами, – уверенно ответила ему Джейн, убедившись, что поток речи закончился. – Мы хотим тебя понять.
– Никто не хочет понять. Они все говорят и говорят, как мыши. Мыши грызут мои ногти, потому что в них нет шприцов. И вы тоже без шприцов, съели? – он широко улыбнулся, зажав меж зубов нижнюю губу. – До вас тоже мыши доберутся. И сгрызут на полдник.
