Говорили ему, что Хайда – гиблое место. Что не стоит с хозяином сюда отправляться. Но подвело знание бальярского, доставшееся от бабушки, пусть светел будет ее путь, да преданность семье.
Хозяина он помнил еще детенком. Собственными руками вырезал господину меч из дерева. Учил ездить верхом. И свято верил, что тот без него пропадет, потому как добрый слишком. Вот и на девчонку потратил столько, что проще было ковену заплатить за место в караване. Только сделать подобное означало заявить, что у них трое дерхов без проводника и любой может претендовать на место их хозяина.
Лет пятьдесят назад в большинстве стран был принят закон, запрещавший удерживать дерхов против их воли. Говорили, что приняли его с подачи Гарванских, отстаивавших право питомцев служить людям по своему выбору.
Но как обычно бывает, закон работал не только на защиту. Если дерх терял хозяина, то по закону считался свободными. И на любого свободного дерха разворачивалась охота. Стать хозяином животного было голубой мечтой многих, потому как платили проводникам золотом и серебром.
Но троглодка! Еще и рабыня, вдобавок порченная. Хуже был только туманник. Пусть свидетелей эта тварь не оставляла в живых, но людская молва обладала отличным воображением, рисуя самое страшное, что лишь могла вообразить.
Тарелка поползла по столу.
– Ах ты ж, вымесок! – полотенце опустилось на голову лазурного дерха, который длинным хвостом подтягивал тарелку к себе.
Дерх пригнулся, однако тянуть не перестал.
– Отдай, – Жарк кинулся отбирать. Некоторое время они тянули каждый в свою сторону, но тут сбоку мелькнуло рыжее тело, вспрыгнуло на полку над очагом, отчего та отчаянно заскрипела.
– Стой! – закричал было Жарк, но было поздно. Дерх длинным когтем подцепил лежащий на полке мешок, вспорол ткань, махнул лапой, скидывая вниз – и кухня погрузилась в белое облако.
Жарклан закашлялся, замахал руками, разгоняя мучную пыль. Шагнул в сторону, наткнулся на твердое – в тесной кухне было не развернуться, – выругался, и ему вторило:
– Бамс, та-дамс, трак-та-ра-рак.
Вокруг что-то невидимое рушилось, падало, разбиваясь.
– Чтоб у вас хвосты отсохли, – с чувством вселенской обиды высказался Жарк.
Мучная пыль залезла в нос, в рот. Он прижал ладонь к лицу, зажимая. Не помогло. Стало лишь хуже.
– Апчхи! Чтоб у вас вся шерсть повылезла. Апчхи! Еще раз суньтесь, не посмотрю на вашу ценность – получите по хребту.
От мысли, что получат – да, он так решил, – полегчало.
Пыль медленно оседала, открывая разоренную кухню. Жарк скользнул растерянным взглядом, снова выругался. Взлохматил волосы. Это не досадное происшествие, а целая трагедь. Полка висела на одном гвозде, под ней валялись разбитые горшки, выпотрошенный мешок из-под муки. Один из горшков опрокинул котел, и ужин вытекал на пол, наполняя кухню запахом тушеного мяса и овощей. Мужчина переступил – под ногами скрипнули остатки тарелок, которые он сам смахнул с буфета. А по всей кухне белым снегом лежал тонкий мучной слой. Не хватало лишь одного предмета – тарелки с едой для троглодки.
– У-у-у-р-р, – издал боевой клич Жарк и, горя жаждой мести, выскочил из кухни, потрясая все тем же полотенцем. Запнулся об удивленный взгляд хозяина, замер посередине двора, открывая и закрывая рот.
– Почему в таком виде? – вскинул брови Ирлан, оглядывая присыпанного белым – точно он решил податься в пекари – слугу. – И можно полюбопытствовать, кого ты собрался прибить полотенцем? Воришку? Боюсь, местным оно не угроза.
