Корр. Вы хотели, чтобы сын стал артистом?
М. М. Ни за что! Мы слишком серьёзно, я бы даже сказала, свято относились к актёрской профессии и понимали, как страшно в ней ошибиться – принять юное обаяние и некую „нахватанность“, неизбежную в актёрской семье, за талант. Неудачники, конечно, есть в любом деле. Но в искусстве ничем не возместишь отсутствие таланта: ни трудолюбием, ни знанием, ни умом, ни профессиональной выучкой. Он или есть, или его нет.
Корр. И вы не видели таланта сына?
М. М. Нет. Рос обыкновенный мальчишка, в меру ленивый, в меру легкомысленный. Пятёрки легко уживались с тройками, даже двойками. Правда, читал много и обожал смотреть, как мы репетируем. Бывало, выставишь из комнаты, так из-за двери подглядывает круглый любопытный глаз. Но ведь все дети любопытны!»[5]
И в этой же статье приводятся слова Андрея:
«Я действительно таил от родителей свою пагубную страсть к театру: боялся их приговора, произнесённого с недосягаемой для меня профессиональной высоты. Мне надо было доказать им, себе, всему свету, что я что-то могу. Но сколько себя помню, мечтал о театре, дышал, был попросту одержим им. Не ошибся ли я в жизненном выборе? До сих пор не уверен в этом. Бывают минуты достаточно отчаянные, когда хочется всё бросить и начать сначала. Но при этом понимаю, что уже поздно менять жизнь и переквалифицироваться в дипломаты или, скажем, в управдомы, как советовал незабвенный Остап Бендер. В нашей профессии не считаются былые заслуги. Каждый раз ты проходишь проверку на профессиональную пригодность, выходишь на сцену, как на экзамен, чтобы доказать своё право заниматься этим.
Но в чём-то мне было легче, чем другим: во мне не существовало романтических иллюзий относительно того, что путь актёра усыпан цветами. Очень рано я понял, что актёрская профессия – это постоянный, ни на секунду не прекращающийся труд. Это я видел у себя дома. Если бы я вернулся из школы и застал родителей в праздности, то очень бы удивился. Они репетировали с утра до ночи, практически без выходных. Заканчивали один спектакль и тут же принимались за другой.
Мама говорит, что у нас был „строгий дом“. Верно, строгий. В выборе чтения и развлечений, в отношении к труду, к искусству.
В нашем доме бывали Зощенко, Утёсов, Уланова, Марецкая, Раневская… Я бесконечно благодарен судьбе за свои „домашние университеты“, за общение с людьми, в которых воплощён высокий смысл искусства, творческая бескомпромиссность, профессионализм такого уровня, когда он уже становится категорией нравственной».
Рассказ о школьных годах Андрея Миронова был бы неполным без рассказа о первой любви. Об Андрее можно сказать, перефразируя Лермонтова, что в ребячестве своём тоску любови знойной стал он понимать душою беспокойной довольно рано, в то время, когда многие из его сверстников больше интересовались самолётами и прочей техникой, нежели девушками. Первая любовь случилась в седьмом классе. Его избранницей стала одноклассница Галя Дыховичная. Не просто одноклассница, а дочь друга семьи – поэта, драматурга и сценариста, очень творческого человека Владимира Дыховичного.
Владимир Дыховичный родился в Москве в семье профессора геологического факультета Московского университета. Идя по стопам отца, окончил Московский геологоразведочный институт, некоторое время работал инженером-геологом в Донбассе, на Кавказе и в Средней Азии. Однако настоящим призванием Дыховичного была не геология. Он увлекался танцами, декламацией, даже некоторое время учился в театральной студии.
