– Господи, какая дикость! – воскликнула Анна. – Я слышала нечто подобное от Аньес Анжу в день своей свадьбы, но… Впрочем, не думаю, что грязным уготована дорога в рай, а чистым – в ад. Каждому воздастся по делам его земным. И не иначе.
Сегодня вернется из Санлиса мой венценосный супруг, и мы решим этот вопрос всем на благо. А пока можете заниматься своими делами.
– Так вы можете навлечь на себя гнев Церкви и своих подданных, – тихо, но твёрдо произнес Гийом де Гомец. – В Королевстве франков живут люди благочестивые и богобоязненные.
– Всё, что я сделаю, будет им только на благо. Заботясь о чистоте телесной своих подданных, я одновременно забочусь и об их чистоте душевной. Да и сами франки изначально приветствовали чистоту. Для этого достаточно вспомнить старую пословицу: «Gracieuseté et propreté valent mieux que sale beauté».7 Если не нравится эта, сошлюсь на другую: «Netteté nourrit santé». Выбирайте ту, которая вам больше по нраву.8
И, махнув рукой в сторону двери, Анна отпустила великого сенешаля.
Будущее убедило его, что королева оказалась верна своему обещанию. Вскоре приступили к освобождению помещений, использовавшихся ранее в качестве бань. Генрих взял на себя смелость пойти против требований церкви считать грязь на теле признаком святости и повелел мыться не меньше одного раза в неделю. По субботам заработали не только дворцовые бани, но и общественные в городе. Это была пусть небольшая, но все же победа Анны.
Спустя месяц после Рождества Христова королева стала чувствовать ежеутреннее недомогание. Её сильно тошнило, запах мяса и специй провоцировал рвоту, что вызвало сильный переполох во дворце. Среди придворных пополз слух, что её отравили.
Генрих бесновался, требуя от дворцового лекаря облегчить состояние супруги и вывести из ее организма яд. Сенешаль сбился с ног, выясняя, что ела королева, и кто снимал с ее еды пробу. Во дворце наступили темные времена. Лорентин, не зная, чем лечить, королеву, решился пустить ей кровь, после чего ей стало еще хуже. Бледный и похудевший от страха, он не отходил от нее, не позволяя вставать с постели.
Анна была напугана не меньше его неизвестной болезнью. Дворцовый лекарь пытался поить ее какими-то травами, от которых ее еще больше рвало, и она отказалась что – либо принимать.
Дни сменялись днями, но в состоянии королевы разительных перемен не наблюдалось: правда, после обеда до самого утра тошнота стала пропадать, но появилось желание есть рыбу, к которой она раньше пристрастия не испытывала, и пить молоко с медом.
Как только проходила тошнота, Анна наблюдала в себе прилив энергии, и она начинала протестовать против бесцельного лежания в постели. Но Лорентин был неумолим. И ей приходилось подчиняться.
Однажды, когда лекарь ушел на обед, а Марьяна села на его место, Анна поделилась с наперсницей тем, что ее мучило в последнее время:
– Мне неловко говорить об этом Лорентину, но у меня болят груди. Такое впечатление, что они раздулись. Ты не знаешь, что это может быть?
Марьяна какое-то время смотрела на свою госпожу, а потом неизвестно почему тихо спросила:
– А краски у тебя когда были?
– Точно не помню. Может, месяца два или три назад. Я чем-то серьезно больна?
Наперсница радостно всплеснула руками:
– Мне кажется, я догадываюсь, какая немочь тебя одолела, ваше высочество.
– Тогда быстрее говори. Чему улыбаешься?
– У тебя будет ребенок, моя королева.
