Слово же Эрехфей, полагают знающие в этом толк ученые люди, сочтено было отдельным именем уже в историческую эпоху. И чуть ли не впервые употреблено оно в самостоятельном значении в V веке до новой эры. А сделал это уже знакомый нам поэт Еврипид.
Вот как.
Что же, если все это и в самом деле происходило именно так, то все наши рассуждения о царе Эрехфее и о всех его наследниках, были неведомы древним эллинам, и если все это действительно придумано поэтом Еврипидом, – то нам остается снова возвратиться непосредственно к старику Пандиону.
Оказывается, согласно этой версии, царь Пандион мужественно перенес известия о всех несчастиях, постигших его дочерей и внука в далекой от Афин и весьма неприветливой для них Фракии.
Быть может, именно с указанной поры он просто все чаще и чаще стал удаляться в окружавшие высокий Акрополь оливковые рощи. Цель у него отныне была одна. Она заключалась лишь в том, чтобы послушать там трели такого дорогого для него соловья, поглядеть на полеты ласточек с красными комочками на белой грудке, которые щедро лепят гнездышка на стенах белостенных крестьянских домов, и смахнуть при этом скупую отцовскую слезу.
Быть может, с затаенным отцовским ужасом взирал старик на мелькавшего среди каких-то бесформенных ветвей крупноклювого лесного удода, осененного короной из жестких красноватых перьев.
Такая непозволительная для афинского царя задумчивость и соседствующая рядом с нею медлительность, быть может, все же способствовали тому, что некий бородатый и крепко лысый уже старик Метион, родственник царя Пандиона, давно уже сгоравший от черной зависти, решил про себя, что пришел, наконец, его звездный час!
Коварный Метион устроил заговор против аттического царя и сумел захватить давно уже вожделенный им царский престол.
Пандион, собрав все свои пожитки, глухой ночью, когда все в городе крепко спали, бежал куда-то в направлении Мегар.
Пробравшись по горным тропкам, он явился во дворец прямо к мегарскому правителю, своему коллеге. Тот принял соседа, внимательно выслушал его и помог обжиться ему на новом месте.
Однако несчастья, по всей вероятности, давно уже выселили из головы Пандиона былую молодость и неизбывную его энергию. Он вроде бы позабыл об начисто ушедших своих дочерях и принялся жить сначала.
Приглядевшись к беглецу, поразмышляв, – мегарский царь определенно пришел к невероятному для себя выводу, что с таким соседом следует обращаться слишком обдуманно, ведь как никак, – а это вполне законный государь, пусть и прежний. Рано или поздно либо сам Пандион, либо же его потомки, могут оказаться снова на царском троне…
Мегарский царь призвал к себе свою красавицу дочь Пилию, посмотрел на ее румяное личико, уловил взгляд ее задумчивых глаз и объявил девушке, что выдает ее замуж за гостя, аттического царя Пандиона, зная наперед, что пришедший экс-царь от такой необычной радости вознесется куда-то на седьмое небо.
Юная Пилия, подчинившись отцовскому повелению, вскоре подарила своему супругу четырех сыновей – снова эта же цифра! – среди которых был и ведомый нашим читателям из каких-то иных источников царевич по имени Эгей.
Эта же версия утверждает, что Пандиону не довелось больше заглянуть за высокие горы, отделявшие Мегары от Аттики. Лысый Метион, захвативший власть на Акрополе, держал ее цепко, – как волк удерживает в своих лапах ягненка, а ястреб – непомерно прыткого голубя.
