«Но если последнее верно, – удивлялся Октавиан, – почему я не имею никакой выгоды?
Взять хоть Марка Антония. Он украл сотни миллионов, бо́льшую часть которых потратил на свои причуды, а не на уплату легионам. А сколько миллионов он передал своим так называемым друзьям, чтобы выглядеть великодушным? Да, я тоже украл – я взял военную казну Цезаря. Если бы я этого не сделал, сегодня я был бы уже мертв. Но, в отличие от Антония, я никогда не бросаю денег на ветер. То, что я трачу из моего спрятанного клада, идет, надеюсь, на благое дело, поскольку я содержу армию агентов. Без них мне не жить.
Трагедия в том, что ни сестерция из тех денег я не смею потратить на сам Рим. Бо́льшая часть уходит на премии легионам. Эта бездонная яма, вероятно, имеет лишь одно ценное качество: она более равномерно распределяет личное богатство, чем в старые времена, когда плутократов можно было сосчитать по пальцам на обеих руках, а солдаты не имели достаточного дохода, чтобы принадлежать даже к пятому классу. Теперь положение изменилось».
Форум вдруг расплылся перед ним – на глазах выступили слезы. «Цезарь, о Цезарь! Как многому еще я мог бы научиться у тебя, если бы ты был жив! Это Антоний дал им возможность убить тебя – он принимал участие в заговоре, я нутром чувствую. Полагая, что он наследник Цезаря, и отчаянно нуждаясь в его огромном состоянии, он не устоял против уговоров Требония и Децима Брута. Другой Брут и Кассий были пешками, их привлекли просто для солидности. Как многие до него, Антоний жаждет быть Первым человеком в Риме. Если бы не было здесь меня, был бы он. Но я здесь, и он боится, что я возьму себе этот титул, как взял имя и деньги Цезаря. И правильно боится. Бог Цезарь – Divus Julius – на моей стороне. Если Риму суждено процветать, я обязан выиграть эту борьбу! Но я поклялся никогда не воевать против Антония, и я сдержу клятву».
Легкий ветер трепал его золотистые густые волосы. Сначала люди узнавали волосы и только потом их обладателя. Обычно они смотрели на него сердито. На триумвира, оставшегося в Риме, падала вина за трудные времена – дорогой хлеб, отсутствие разнообразия продуктов питания, высокие ренты, пустые кошельки. Но на каждый злобный взгляд он отвечал улыбкой Цезаря, и это средство было таким мощным, что люди тоже начинали улыбаться.
В отличие от Антония, который даже в Риме любил появляться на улицах в доспехах, Октавиан всегда носил тогу с пурпурной каймой. В тоге он был невысокого роста, изящный, элегантный. Дни, когда он носил башмаки на толстой подошве, чтобы казаться выше, ушли в прошлое. Рим признал его наследником Цезаря, и многие звали его так, как он назвал себя, – Divi Filius, божественный сын. При всей непопулярности это оставалось его большим преимуществом. Мужчины могли сердито смотреть на него и ворчать, но мамы и бабушки ворковали и захлебывались от восторга. Октавиан был слишком умным политиком, чтобы не принимать в расчет влияние мам и бабушек.
От холма Велия он прошел через покрытые лишайником древние колонны Мугонских ворот и спустился с Палатинского холма по менее фешенебельной стороне. Его дом когда-то принадлежал известному адвокату Квинту Гортензию Горталу, сопернику Цицерона в суде. Антоний обвинил его сына в смерти своего брата Гая и внес его имя в проскрипционные списки. Но для молодого Гортензия это не имело значения, поскольку его уже убили в Македонии, а тело бросили на памятник Гаю Антонию. Как и большинство римлян, Октавиан хорошо знал, что Гай Антоний был настолько некомпетентен, что его кончина положительно стала божьим благословением.
