Читать онлайн Константин Станюкович - Антошка. История одной жизни

© А. Власова. Иллюстрации, 2011

© ЗАО «ЭНАС-КНИГА», 2016

Константин Михайлович Станюкович (1843–1903) – один из передовых писателей второй половины XIX века.

Сын адмирала, начальника Севастопольского порта, он совсем мальчиком стал участником легендарной обороны и заслужил две медали.

Станюкович учился в Морском корпусе, мечтал о поступлении в университет, но отец поспешил отправить сына в дальнее плавание еще до окончания корпуса. Вернувшись в Россию, молодой лейтенант вышел в отставку и год прослужил народным учителем во Владимирской губернии.

С 1872 года Станюкович сотрудничал в журнале «Дело». Здесь печатались его многочисленные романы, повести и пьесы, которые были благосклонно приняты публикой.

В 1884 году за связь с революционными народниками-эмигрантами Станюкович был арестован и после годичного заключения выслан на три года в Сибирь.

В начале 1890-х годов им были написаны замечательные морские рассказы и повести. Наиболее известны рассказы «Максимка» (по нему в советские годы был снят одноименный фильм), «Нянька» (фильм «Матрос Чижик») и повесть «Севастопольский мальчик». Наряду с ними появляются «Первые шаги», «История одной жизни» и другие произведения.

В начале 1902 года Станюкович уехал в Неаполь, чтобы восстановить подорванное здоровье. Однако его состояние быстро ухудшалось, и в мае 1903 года писателя не стало. Последние слова Станюковича стали своеобразным девизом всей его жизни: «Я так любил людей, я так сильно любил людей…»

«История одной жизни» рассказывает о судьбе сироты Антошки. Он живет у жестокого «дяденьки», заставлявшего бездомных детей просить милостыню у прохожих. От уличной жизни мальчика спасает «граф» – бывший блестящий офицер и светский кутила, а ныне спившийся нищий. Приютив Антошку, этот опустившийся человек начинает заботиться о нем – и сам возвращается к достойной жизни.

Для среднего школьного возраста публикуется в сокращении.

Мрачный осенний петербургский день с пронизывающим до костей холодным северным ветром близился к концу. Отливая от центральных частей города, пешеходы, угрюмые и голодные, торопились по домам.

В это время к углу Невского и Лиговки приковылял, неся на плечах ларек1, маленький мальчуган в большом измызганном картузе, нахлобученном на уши.

Окинув быстрым и зорким взглядом местность и главным образом местопребывание «фараона», то есть городового, маленький человек опустил ларек у тротуара в нескольких шагах от Невского и стал выкрикивать звучным тоненьким голоском в упор проходящим по Лиговке:

– Спички, да хорошие! Бумага и конверты! Не пожелаете ли, господин?

Засунув закрасневшиеся от холода руки в карманы, мальчик то и дело подпрыгивал и ежился. Довольно жидкое порыжелое пальто неопределенного цвета, сидевшее мешком и, очевидно, шитое на человека более зрелого возраста, и тонкие летние панталоны соответствовали скорее итальянскому климату, чем этой подлой, «собачьей» петербургской погоде. Высокие намокшие сапоги, тоже предназначавшиеся, по-видимому, на более крупные ноги, требовали по меньшей мере основательной починки.

– Купите, господин! Поддержите коммерцию!

Голос мальчугана выкрикивал все ленивее и безнадежнее. Казалось, он и сам понимал, что ни один из этих торопившихся прохожих в такую погоду не остановится. И если он все еще предлагал и спички, и бумагу, и конверты, то более для очистки своей торговой совести и, главное, из страха иметь недоразумения с одним человеком, которого он называл «дяденькой», не чувствуя, впрочем, к нему никаких родственных чувств.

Мальчик не ошибался в своих предположениях. Действительно, ни одна душа не откликалась на его призыв. Всякий спешил в теплую квартиру, думая об обеде, а не о письменных принадлежностях. Никто даже и не взглянул на этого вздрагивающего мальчугана в уродливом картузе и не услышал тоскливой нотки, звучавшей в этих назойливых предложениях поддержать коммерцию.

Но вдруг в глазах мальчика блеснула надежда.

Он увидел солидного плотного господина в отличном теплом пальто и с цилиндром на голове под руку с молодой и хорошенькой барыней. Несмотря на отвратительную погоду, господин вел свою даму не спеша и, наклонив к ней голову, о чем-то говорил ей с самым умильным выражением на своем полноватом и не особенно моложавом лице.

Опыт недолгой, но богатой уличными наблюдениями жизни маленького человека давно привел его к выводу, что господин, гуляющий под руку с молоденькой барыней и разговаривающий с ней, чересчур близко наклонившись к ее уху, несравненно отзывчивее и добрее; он охотнее поддерживает коммерцию, чем господин, идущий одиноко или с дамой некрасивой либо преклонного возраста.

Все эти соображения заставили мальчика предположить, что письменные принадлежности крайне необходимы господину, и он, еще не зная, что нет правил без исключений, торопливо вынул из ларька пачку бумаги и конвертов, подбежал к проходившей паре и крикнул, протягивая пачку:

– Милый барин! Купите у бедного мальчика! Поддержите коммерцию.

Молодая женщина вздрогнула от этого неожиданного окрика, а господин гневно произнес, хватая за руку мальчика:

– Ты как смеешь приставать, негодяй, а? Вот я сейчас кликну городового!

Мальчуган рванулся из рук господина и побежал к ларьку, испуганный и несколько изумленный таким неожиданным оборотом дела. Он успокоился только тогда, когда господин с дамой продолжили свой путь и скрылись, после чего не отказал себе в маленьком удовольствии – погрозить им вслед кулаком и затем пустить вдогонку:

– Тоже… городовой!.. Сволочь!

Прошло еще минут десять. Мальчику становилось очень зябко, и он собрался было сняться с места и закончить на сегодняшний день торговлю, как его внимание привлекла дама в глубоком трауре, шедшая опустив голову.

Обязательно следовало сделать еще попытку. Вид этой барыни подавал некоторую надежду. И он проговорил самым трогательным голоском, владеть которым приучила его недавняя профессия нищенки:

– Милая барыня! Купите бумаги… Дешево отдам… Пятачок две тетрадки!

Барыня подняла голову и взглянула на мальчика. Его бледное, посиневшее от холода лицо, с тонкими красивыми чертами и с бойкими карими глазами, тотчас приняло притворно жалобное выражение.

– Купите, милая барыня…

Тень грусти омрачила лицо дамы в трауре, точно при виде этого худенького болезненного мальчугана она вспомнила кого-то…

Она остановилась, торопливо вынула портмоне и протянула мальчику двугривенный2.

– Пятнадцать копеек сдачи… Извольте получить бумагу… Бумага первый сорт! – говорил мальчик значительно повеселевшим и уже деловым тоном человека, совершившего выгодное дельце.

– Сдачи не надо, и бумагу себе оставь, мальчик, – промолвила дама.

– Не надо? – изумился мальчик.

И, зажав в кулачке монетку, он горячо и торопливо проговорил:

– Дай вам Бог здоровья, милая барыня!

– А ты, мальчик, шел бы домой… Холодно.

– И то зябко… Сейчас иду…

– Сколько тебе лет?

– Пятнадцатый…

– Пятнадцатый год, и такой маленький? А как зовут?

– Антошкой…

– Ты у кого живешь?

– У дяденьки…

– Ты, Антоша, приходи ко мне как-нибудь… Я тебе дам одежды…

И дама в трауре сказала свой адрес и фамилию, ласково кивнула головой и ушла.

Антошка несколько мгновений стоял с разинутым ртом. Житейский опыт не очень-то баловал его людским сочувствием и не располагал к оптимизму. И обещание одежды и, главное, такая щедрая подачка, признаться, значительно удивили его.

В сердце Антошки после первых мгновений радости закралось вдруг подозрение насчет доброкачественности двугривенного. И он с серьезным, деловым видом опытного человека, умеющего отличить олово от серебра, взял монетку в зубы и несколько раз куснул ее. Испытание на мелких острых зубах и затем металлический ее звон на камне мостовой убедили мальчика, что монетка не фальшивая.

Тогда он с удовлетворенным и довольным видом опустил ее не в кожаный кошель, в котором хранилась выручка сегодняшнего дня, а в карман штанов, решив, что, по всей справедливости, о которой он имел понятие, двугривенный принадлежит ему одному и что, следовательно, отдавать его «этому дьяволу», как он мысленно называл «дяденьку», было бы величайшей глупостью.

Вслед за тем он достал карандаш и свою записную книжку, служившую ему в то же время и учебной тетрадью, в которую он списывал, учась самоучкой, названия вывесок, после того как мог уже списать фамилии спичечного и бумажного фабрикантов, изделиями которых торговал, – и не без некоторого напряжения и больших гримас вывел каракулями, смутно напоминавшими печатные буквы: «Гаспажа Скварцова, Сергифская, 15».

Ларек тщательно был накрыт клеенкой. Оставалось вскинуть его на плечи и идти на Пески, на постылую квартиру «дяденьки», предварительно умненько распорядившись с двугривенным, как над самым его ухом раздался чей-то сиплый и приятный басок:

– Здравствуй, Антошка!

Антошка радостно и весело улыбнулся, увидев перед собой довольно странную фигуру пожилого человека с испитым и изможденным лицом, сохранявшим, несмотря на резкие морщины и припухлость век, еще остатки выдающейся красоты, – с большой и сильно поседевшей черной бородой, тщательно расчесанной, и с глубоко сидящими в темных впадинах черными глазами, глядевшими с выражением угрюмой, спокойной и вместе с тем какой-то презрительной грусти, какое бывает у опустившихся, когда-то знавших лучшие времена людей. В этих глазах светилось теперь что-то бесконечно ласковое.

Одет этот господин был в невозможно ветхое и совсем лоснившееся пальто, но, видимо, с претензией на аккуратность и некоторое щегольство: пуговицы были целы, и нигде не видно было дыр, хотя заплаток было довольно. Панталоны были в таком же роде. Серое кашне скрывало ночную сорочку, рукава которой, видневшиеся на худых волосатых руках, были не особенно грязны. На маленьких ногах были стоптанные резиновые калоши, а на руках – изящной формы, с длинными пальцами – лайковые3заношенные и заштопанные перчатки. Совсем порыжелый цилиндр был одет чуть-чуть набекрень, а из-под него выбивались седоватые кудри. Несмотря на этот почти нищенский костюм, в осанке и манерах этого господина сразу чувствовался барин.

– Здравствуйте, граф…

Под кличкой «граф» этот господин был известен в числе многих обитателей трущоб и Антошке, который познакомился с ним год тому назад, нищенствуя у вокзалов. Мальчик несколько раз исполнял поручения «графа» по доставлению писем в разные богатые квартиры и пользовался его благосклонностью. «Граф» был единственным в мире человеком, который всегда дружески и участливо относился к Антошке, платил ему за комиссии, если Антошка приносил благоприятные ответы, дарил леденцы и, случалось, зазывал к себе в «лавру»4, где жил в углу, угощал чаем и вел с ним беседы довольно своеобразного философского характера.

– Ты это что?.. С ларьком нынче?.. Давно?..

– С лета, граф…

– Лучше, чем прежняя работа, а?

– Лучше… И фараонов не так опасаешься… Показал жестянку, и шабаш!

– А как дела? Хорошо торгуешь?

– Плохо, граф… Летом еще ничего, а теперь… Главное, погода! Вот спасибо одной барыне… Добрая… Целый двугривенный подарила…

– Ишь, какая добрая! – иронически протянул «граф». – И бумаги не взяла… И велела прийти к себе за платьем… А я двугривенный «дяденьке» не отдам… Как, по-вашему, граф? Отдавать?