«Вот Катя. – Зажмурив глаза, он представил себе молодую девушку, одетую в яркий не по погоде костюм. – Сидит на стуле, плотно сжав голые колени, и, явно смущаясь внимания, смотрит в пол. Кто-то, кого не видно, представляется ей. Катя мило улыбается и отвечает куда-то в пустоту. – Романов затряс головой. – Вот старичок Миллер. Маленький, щупленький, глядя на которого так и хочется сказать: «у него на носу не очки, а очёчки». Отвечая на приветствие, кивает, не поднимая головы, в никуда… Филатов. Берёт у вышедшего из дверей кабинета кадровика – не выспавшегося парня лет тридцати, пачку бланков анкет и протягивает одну из них сначала Егоровой, потом пожилому седовласому мужчине, за ним – Миллеру, Черноусову и, наконец, Кате. Лариса Георгиевна, не дожидаясь, когда до неё дойдет очередь, подходит к Филатову сама.
Романов прижался лбом к холодному окну.
– Ах, Лариса Георгиевна, Лариса Георгиевна! – прошептал он в стекло. – Статуэтка с голубыми глазами! Женщина – мечта поэта!
«А где же я? – не найдя себя в комнате, где раздавали анкеты, встрепенулся Романов. – Тот, кому Катя назвала свое имя? Кому Миллер кивнул при встрече? Тот, кто в графе «профессия» написал: «член союза писателей» печатными буквами во всю строку? Где я?»
И тут Романов понял, что не видит себя потому, что не хочет этого. Потому что, в отличие от милиции и Никиты Малявина, определенно знает, что убийца не случаен, а методичен, и что из восьми людей, пришедших устраиваться на работу в экспедиторскую фирму, четверо еще не убиты.
«Меня там не было, не было, не было…» – застучали капли по жестяному карнизу.
Закрыв форточку, Романов вернулся к столу.
«А где я был? И где, интересно, сейчас мой киллер? Может, стоит где-то рядом, спрятавшись от дождя в темном подъезде, и клянет меня последними словами за то, что я четвертый день не выхожу из дома?»
– Хорошо, что ты ушел в загул, – словно услышав мысли Романова, тихо произнес Рябушкин. – Вовремя.
Романов отодвинул стул и сел на свое место. Сказал, что не понимает одного: за что.
– Пришли мирные люди устраиваться на мирную работу: кто секретарем, кто шофером, кто бухгалтером, кто уборщицей. И что, за это надо убивать?
Рябушкин задумчиво покачал головой.
– За это не убивают.
– А за что убивают?
– Я думаю, их убили за то, что они кому-то помешали.
– Кому? – засмеялся Романов. – Кому могли помешать безработные люди? Разве что еще более безработным, чем они сами! Так ведь ни более, ни менее того, чего нет, быть не может!
– Кто знает! – Рябушкин пожал плечами. – Может, они стали свидетелями какого-нибудь тайного преступления или…
Не дослушав до конца, Романов пренебрежительно махнул рукой.
– Мы все находились в одной комнате и ничего криминального, а тем более, тайного, за это время с нами не произошло. Уверяю тебя!
– Ну, тогда не знаю. – Обидевшись на Романова за то, что тот, даже не удосужившись вникнуть в содержание и смысл, с ходу отвергает выдвинутые им версии, Рябушкин подвинул к себе поближе тарелку с колбасой. – Только вот, что я тебе скажу, Василий, – добавил он, – ничего другого здесь быть не может! Убивают, потому что мстят или боятся чего-то. И твоя задача заключается в том, чтобы вспомнить это самое чего-то.
– Да не было никакого чего-то! Не было! – опять вскочил на ноги Романов. – Я вообще в тот день практически ни с кем, кроме кадровика не встречался. За исключением, разумеется, тех, кто вместе со мной приходил устраиваться на работу! Понятно тебе?
