За жирной колонной и дверью «Дикси», Будимир повернул в Мучной переулок: потёртые наждачкой, дома смотрели голодными глазами.
– Я в этом обгрызыше живу, да?
(– Нет, ты на углу с каналом.)
За пряным чадом кальянной, вытекая из поколоченного дома (как будто обои в спешке отдирали), показался симпатичный фиолетовый фасадец с рюшечками.
– Спасибо за подгон!
Нырнув в арку, Будимир попал в желтушный двор (уж таково исподнее платье Петербурга), нашёл свою парадную, нашарил ключи и чуть не бе́гом поднялся на второй этаж.
ЧМШШШ
Незваный гость хуже татарина.
Пословица
Будимир отпер железную дверь на семи замках и тихо вшагнул: в длинном очужелом коридоре было сумрачно и никого (только на кухне что-то шкварчит и опера подвывает). Будимир сунул берцы на давящуюся обувью полку и мимо высоких растрескавшихся дверей прошёл к своей комнате. Неизбежно гремя, нашёл нужный ключик – шагнул.
Комната расходилась тупым углом: бесцветные занавески, минералы, подштанники, доски, книги, – там и сям (в обрезанных бутылках) самопальные краски, шкаф, узость непроходимая – и гигантская, во всю комнату, трёспальная кровать, которую никак не избежать ни за одним из дел (по большому счёту, это была не комната Будимира, а комната Кровати (он несколько раз просил Пульхерию Ивановну выбросить этот проклопленный вздор, но хозяйка только вздыхала, качала головой: «Стараешься для них, стараешься!» – и уходила) – впрочем, полосочка для ходьбы всё же оставалась). Будимир упёрся в кровать, закрыл – аккуратно – дверь и увидел за колышущейся занавеской (и окно настежь) фигуру.
– Кто здесь? – проговорил он, напрягая зрение.
Из-за шторы вышел Волочай:
– Даров.
Он был уже не в рясе, а в молодёжно-клетчатой рубахе (всё то же нахалящееся лицо) – как будто даже загоревший.
– Что он здесь делает? – Будимир повесил куртку на ручку двери.
(– Я откуда знаю?)
– Ты присаживайся! – прибавил Будимир погостеприимней. – Чай будешь?
– Я б вообще поел. – Волочай царски бухнулся на кровать.
– Есть дошики.
– Хорош!
Обходя кровать по кромочке, Будимир подобрался к чайнику (оказался полный) и воткнул его в розетку. С облупленного подоконника на него сиротливо смотрели несколько пачек «Ролтона»:
– Так. Ну у меня из посуды только две железные кружки, – сказал Будимир, – так что предлагаю сначала чай заварить, а потом лапшу.
– А наоборот нельзя?
– Просто в лапше масло. А мыть… – Будимиру не хотелось нарываться на Пульхерию Ивановну (он не платил за комнату уже месяца три, а за коммуналку пять – вряд ли эта десятка уж очень её задобрит).
– Лан. – Волочай лениво приподнялся на локтях. – Ну а если у меня есть влажные салфетки?
Чайник щёлкнул готово.
– Уломал. – Будимир оглянулся. – Но тогда тебе с курицей, а мне с говядиной.
– Хозяин – барин, хах.
(– Необязательно превращать всё в тарантиновский диалог, Будимир.)
Засыпав по два пакетика на кружку, Будимир налил кипятка, накрыл какой-то доской и сел на кровать, и ссутулился. Со шкафа (вместо мольберта) на них смотрел гигантский – и всё не удающийся – Спас Нерукотворный.
– Как расследование? – спросил Будимир через плечо.
– Какое? А, это… Да, я уже позвонил чувакам.
– Каким чувакам?
– Сирисли? – С руками за затылком, Волочай приподнял бровь. – Ты чёт совсем заугорел, Будка. Бухал, что ли?
– Нет.
– Курил?
– Нет.
– Упарывался?
– Нет же!
– Врё-ё-ёшь…
У Будимира вдруг страшно (до неприличия) зачесался нос. Он стыдливо отвернулся и чесал его секунд десять.
