АПОКРИФЫ - страница 4

Раньше, что бы ни было, она думала о нем: «Это мой ребенок… Это мой ребенок», – заклинала свое сердце мама, убеждая себя, что ее чадо – крест, который нужно нести. Но с тех пор все изменилось.

Теперь, случись что, она вспоминала безразличное выражение лица своего мальчика (оно почти всегда было таким, но раньше мама этого не замечала). После того случая на Почтовой она думала следующее: «Если бы я убила того парня, меня бы забрали в тюрьму, а он бы и не заметил…». Нельзя было разобраться, что мешало ей больше: невеселые мысли или выводы, к которым подводили ее размышления. Но одно было ясно наверняка: это было по-матерински несправедливо. И по-женски больно.

Теперь, если приключался маломальский конфуз (а это, если у вас умственно отсталый сынишка, происходит довольно часто), она обвиняла своего ребенка, ругая его последними словами. Рассчитывала получить хоть какой-то отклик. Разбежалась! Тогда новая мысль заполнила все ее сознание: «Это – мой ребенок. Это – мой ребенок».

Можно научиться игнорировать посторонних. Не обращать внимания на свои переживания было куда тяжелей.

Мерцающий свет

Всю дорогу к «Премьеру» сын ее раздражал, и она не могла повести себя иначе – сил сохранять спокойствие в праздничной суматохе просто не оставалось. А вот злость… Злость в такие дни, как сегодня, не только оживлялась, облизывая своим языком ее сердце, но и не утихала, – еще немножко, и клыки вонзятся в пульсирующую горячую ткань в груди.

Этим утром на кассе в супермаркете около дома, кассирша, протягивая в пакет с продуктами к столу чек, пожелала ей всего хорошего:

– С наступающим вас! Всего: чтобы и денег, и секса!

– Спасибо, взаимно, – не ожидая такого поздравления, рассмеялась в ответ женщина. Ей было радостно. Но когда она поднималась по лестнице в квартиру, в которой ее дожидался сын (это – твой ребенок), который, скорее всего, даже не заметил ее отсутствия, ей стало грустно и плохо. И снова казалось, что весь мир, – а не только приветливая продавщица, – наносит ей обиду и оскорбление. И не будет ни денег, ни секса. И даже голос, падающий на нее откуда-то сверху, поет – издевается:

Какая тут сказка! Будут только черно-белые дни на двоих с сыном (да и те у него куда светлее, раз он, каждый раз как впервые, с изумлением дикаря смотрит за тем, как из зажигалки на мгновение вырывается огонь – первобытный человек, пока еще случайно высекающий искру).

Так, двигаясь по проторенной дорожке в лабиринте своей выхоженной страданием мысли, каждый день, месяц, год, хотя бы на минуту, мать спрашивала себя: «И почему из семьи ушел муж? И почему я не отдала его в детский дом?». Но время шло, а часики безразлично тикали, впиваясь шестеренками за стенкой циферблата прямо в мозг. Вовсе не обязательно дожидаться тридцать первого, чтобы, осознавая, что снова стала старше, констатировать с холодностью женщины, зашедшей в тупик по своей воле: он сбежал, потому что не смог иначе, хотя и намекал с простотой дебила:

– Слушай, давай откажемся. Нового заведем…

«Заведем? Ооо, конееечно! Тебя я забыла спросить». А еще были врачи и всякие там психологи. Один умнее другого. Объясняли, каждый на свой лад:

– Такому мальчику, как Леша, не следует обучаться на дому. Ему лучше быть в специальной школе. Решать, конечно, вам…