Я на радостях потёр ладони материи, более не в силах сдерживать эмоций счастья. Эти детки – ванильный сахар и пудра корицы — то, что нужно! – решил я вконец.
Раздался умиротворённый шелест мерцающих серебристых висюлек дождя, отходящих от струн моего сердца; в ушах запели радостные трели, которые отобразились на планете пением птиц. Запахло тёплыми нотками цветущей акации. Возможно, я сентиментальный романтик, но девочки запрыгали вдоль лога, сквозь веющие на них волны трав, при этом заметив: «Прямо как настоящий гала-концерт! Такого мы вовек не забудем!» – лились, словно в мои уши, похвалы. Фелина, произнеся дифирамбы, отбежала от Марты на несколько шагов, чтобы закружиться с обращённым ко мне лицом и зажмуренными солнцем, глазами. Покуда одна пребывала в забытьи, вторая уже прошла вперёд, увидев на свалке мусора выброшенную мёртвую кошку со всклокоченной шерстью.
– Фели-и-на-а!.. Тут мёртвая к-кошка и она-а… шевельнулась! – взвизгнула побледневшая Марта.
Каюсь, это суетное движение в кошке я воссоздал нечаянно!.. Я предпринял неразумную попытку на мгновение ее оживить, чтобы она куда-нибудь самостоятельно зарылась и девочки её не испугались.
Неожиданно Марта подскочила к Фелине, заслоняясь за её плечи: полуразложившаяся кошка дёрнулась вновь, словно электрическим разрядом. Это был тот остаток энергии, который пришёлся от первого разряда. Но, отнюдь, в мои задачи не входило запугивание мертвечиной — т. е. смертью – я только хотел воодушевлять идеей готовности познать.
— Марта, кажется, я это видела!..
Тут Фелина хватает Марту за руку и подталкивает возбуждёнными рывками вбок, стремясь проскользнуть вперёд неё. Так они стопорились через каждые несколько метров, огибая логовый уступ. На полюсе меридиана лога, указующего на даль полесья, они обнаружили дохлого чёрного косматого пса — как в подтверждение устрашающей и беспощадной жестокости смерти. Но, слава Всевышнему, я не додумался оживить его прежде, чем заметил вставленную меж его выпирающих рёбер, палку, – а иначе вышло бы до смерти жутко.
Я заволновался за девочек: их личики, при свете дня, отчётливо посерели; их ножки подкосились от перенятого у гомункулов, страха перед неминуемым. Им казалось, словно трупное многообразие покорёженных, вывихнутых и переломанных рук со рваными, рубленными и резаными ранами, тянется позади них, сквозь шерсть хищной травы, которая жаждет крови для своей почвы. Дети недоумевали, зачем их сюда принесло, а я рвал на себе волосы, недоумевая, какого их сюда направил, – видимо, в стремлении с ними распрощаться и больше никогда не увидеть…
На этот раз, когда они попытались бежать в своём направлении, я абсорбировал собой всю окружающую силу, и, завидев меж двух ив, склонивших кудри — полуживую птицу, обдал её током, собранным со всех своих жил, не взяв в расчёт соотношение с её размерами. В тот же момент, когда девочки к ней приблизились (их шаги были затруднены какой-то вязью под ногами), «полумертвая», прямо перед их носом, высокоскоростной молнией взмыла ввысь – как ракета, теряя на ходу свои чёрные перья с удивительным звуком стрекотания огня, которым она загорелась. Перья эти осыпались на землю каплями лавы и ошмётками пепла.
Между тем девочки успели проскочить промеж ив и выбраться из лога на поляну (где раньше паслись козы). Их растрёпанные золотистые волосы налипали на лицо, а платьица приставали к вспотевшим разгорячённым тельцам.
