Вдруг из ниоткуда возникла иглообразная сухая старуха, – острая во всех смыслах настолько, что режет глаз. Одета в лохмотья из грязных тряпок; вспышка растрёпанных грязных волос больше похожа на скомканный шар, одетый на острие головы — вроде колпачка. Палка из гледичии трёхколючковой, на которую она опиралась, казалось, встремлялась глубоко в землю своим концом. Пока старуха с упорством давила на палку, сцепив за́видными точёными когтями набалдашник ручки, в то же время высматривая что-то или кого-то резкими ястребиными рывками головы и глазами, следующими вдогонку, даже я, право, испугался, взглянув в её – трудно сказать – лицо, в котором словно взорвали мину. Всё, что от него осталось — это глубокая вмятина; в темноте впадин глазниц – красные горящие угольки; обугленный крюк носа был похож на сук, выпирающий из западни; из пащи – смрад артикаина.
— Нам нужно бежать! – заголосила Марта. Она бегло подобрала руку Фелины и потащила за собой в зал.
Девочки пробежали татями – на носочках, подобрав животы и заметно ссутулив верхнюю часть туловища, словно предостерегая распознание их движений за окном. Марта то и дело подскакивала к Фелине, наступая на её пятки и придерживаясь за её плечи, которая, в свой черёд, шла чуть выправленней и решительней. Они подбежали к окну зала. Тем временем тело иглы старухи приближалось своим положением параллельно к земле; её движение не прекращалось за счёт выгнутых в 90 градусов, носков когтистых лап. Всхохлившись, как зимующая ворона, её скорость макания носа в землю возрастала, вдаваясь пушкой головы в плечи. Теперь её чёрные глазницы засверкали красноватыми венцами свечения.
— Ну же, – с чувством взрыкнула Марта, подталкивая Фелину через окно. — Быстрей! – торопила она. — Мы можем выбежать через сад, там чёрный ход!..
На улице небо встретилось цветом разбавленного, едко-горчичного порошка. Внезапно, за спинами девочек, – отчего Марта тотчас обернулась, – рубильники защёлкали светом во всех комнатах.
— Да скорее же!.. – взволнованно-сердито закричала Фелина, хватая Марту за руку и мимолётом заглядывая в окно.
Пробежав через сад к заднему дворику, Марта в слезах прислонилась к Фелине, обвив её руками; у обеих, по шее и плечам, полились перламутровые капельки росы.
— А как же я оставлю дом? – с вопрошающим взглядом глаз, припухших от слёз, взывала Марта к Фелине. — А как же… родители? – кинула она, со вдохом всхлипнув и вновь припав на плечи подруги.
В это же время, будучи обёрнутой в сторону окна, Фелина замечает, как слизь перетягивается и свешивается редким гребешком через оконный отлив. Не медля, она выталкивает Марту за дверь…
Ощутив, сквозь сон, дикую зубную боль (и это с тем учётом, что зубов в принципе не имею, но приходится выражаться аллегорически, чтобы вы смогли меня понять), я, в жа́ре, просыпаюсь. Раз уж речь зашла о правде, хочу добавить: я абсолютно бесплотен – но не от рождения, – это сейчас я зрительно пропадаю и почти не ощущаюсь их сплошной материей (о материальном). Но, коль находятся в черепках жители, верующие в меня и взывающие ко мне за помощью, мой разум принимает сей аллегорический сигнал.
Я одухотворённая телесная оболочка, поэтому прозрачен как душа, в отличие от вашей мёртвой кожи змеи, которая в адамовы веки вас искусила и питается вами доныне – как своими плодами. Страшно представить, что
