Ладонь смотрителя с короткими толстыми пальцами любовно прошлась по белёсым залысинам на кресельном подлокотнике, а его халат сзади приподнялся наподобие хвоста.
– В нём любил сиживать сам Михаил Афанасьевич. – Аполлинарий Ксенофонтович торжественно вытянул вверх указательный палец и расправил болтавшийся на шее чёрный шарф с засаленной бахромой. – Вы сможете спокойно осмотреть всю комнату, а заодно я хотел бы предложить вам чай с малиновым вареньем. Вы, верно, добирались до Москвы на электричке? Не самый комфортный вид нашего транспорта, хочу заметить. Мы, должен вам признаться, готовим замечательный чай с чабрецом и добавляем в заварку ещё некоторые редкие травы, но состав их я не знаю. Это секрет нашей хозяйки. Замечательная, кстати, женщина. – Аполлинарий Ксенофонтович мечтательно закатил вверх глаза. – Я бы с радостью познакомил вас с Марго, так её зовут, но сейчас её нет дома. А так милейшая собеседница, многое знает, многое повидала. Проказница немного. По молодости, разумеется.
Максим Берестов решил ни от чего не отказываться: ни от чая, ни от кресла, ни даже от встречи с Марго, если бы она вдруг в эту минуту оказалась здесь. И ничему не удивляться: ни тому, что служащий музея знал его имя, ни тому, что был в курсе, как долго он добирался на электричке из другого города. Максим даже пришёл к заключению, что ему знакомы эти люди, вот только вопрос – откуда и почему?
Между тем Аполлинарий Ксенофонтович принёс на серебряном подносе чай, налитый в высокую фарфоровую кружку, пару розеток с малиновым и вишнёвым вареньем, блюдечко с нарезанными ломтиками жёлтого лимона, а также графинчик грамм на сто пятьдесят с тёмно-коричневой жидкостью и хрустальную стопку с тонкой талией и принялся выставлять на стол все эти предметы, явно предназначенные для долгого и размеренного вечернего досуга.
– Вы уж извините старика за инициативу, но я подумал, что немного доброго старинного Courvoisier, который жаловал сам император Наполеон Бонапарт, вам не помешает. Помню, он не раз мне говаривал: «Тот, кто не уважает коньяк, не уважает Францию». Под него очень хорошо думается. Этак сам Михаил Афанасьевич, бывало, сиживал. Я с вашего разрешения, господин Берестов, погашу верхний свет и оставлю только ночничок у дивана. Располагайте собой и временем, а если вам что-нибудь понадобится, то позовите меня. Я буду по соседству. Дела, знаете. Решился наконец-то архив привести в порядок.
С этими словами Аполлинарий Ксенофонтович склонил голову в поклоне и, свернув своим моноклем, покинул погрузившуюся в полумрак комнату.
Пошло время. Горячий, пахнущий разнотравьем чай и выдержанный в столетних дубовых бочках коньяк делали своё дело. Максим почувствовал, как его ноги и руки отяжелели и стали наливаться приятным теплом. Голова всё чаще непроизвольно откидывалась назад, и, чтобы не дать отяжелевшим векам окончательно сомкнуться, начинающий писатель прилагал отчаянные усилия. По стенам поползли причудливые тени, а потолок двинулся на встречу с полом. Перед глазами закружились цветные аляповатые картины с размытыми бледными пятнами, сзади, из-за спины, донеслось осторожное покашливание, и из затемнённого угла вышла тёмная фигура.
Напрягая глаза, Максим сумел различить, что перед ним стоит довольно высокий мужчина в строгой чёрной тройке из дорогой мериносовой шерсти с галстуком-бабочкой на белоснежной рубашке и стильным платком треугольной формы в нагрудном кармане.
