Саня поднялся с нагретого стула и пошлепал за решетку, оставляя за собой мокрый след. Со света он не сразу заметил, что в камере не один. В углу на лавке в полумраке белел, будто набитый чем-то мешок. Санек сел тут же у решетки на противоположную скамейку и, растирая запястья, освобожденные от наручников, пригляделся.
Услыхав лязг запираемого замка, «мешок» качнулся, и из воротника вылезла голова. Между темных прядок жестких волос, закрывавших взгляд, как у болонки, блеснули черные глаза. Следом показался острый нос и тут «мешок» отвернул воротник, предъявив сокамернику вполне интеллигентное лицо мужчины, с ухоженными усами и седой бородкой клинышком.
– Здрасьте… – пробурчал Санек извиняющимся тоном. Как вести себя в непривычном месте, он не понимал. Да к тому же замерз, отчего бледное тело слегка потряхивало и теперь, засунув руки между колен, продрогший узник пытался хоть немного согреться.
– А вы почему голый? – участливо поинтересовался «мешок» сиплым со сна голосом.
– Вышел из дома. Думал ненадолго. А вот как получилось…
– Бывает… Недалеко живете?
– Недалеко. Напротив рынка Андреевского. Там где аптека, только за углом. В переулке.
– Знаю этот дом… – задумчиво подтвердил старик. – А меня Петр Михайлович зовут. Артюхин. Не слыхали?
– Нет. Я не местный. – Санька осмелел и так же как его сокамерник забрался на скамейку с ногами, искренне радуясь, что та из крашеных досок и согреть ее остывающим телом будет гораздо легче, чем железный стул. Однако кафельные стены кусались – прислонившись, он вздрогнул.
Артюхин заметил, задергался, высвобождаясь из плена огромной, с вырванным на рукаве клоком, дубленки. Приподнявшись, он положил нагретую овчину на скамью рядом с сокамерником, а сам остался в кителе с одним майорским погоном и обрезанных джинсовых штанах в бахроме ниток. Завершали затрапезный модус ядовито-желтые женские сланцы с пластиковым цветком на боку. Дед выглядел типичным бомжом.
– Будьте любезны, не побрезгуйте. Смотрю, молодой человек, вы совсем окоченели. Хоть и лето, но ночные температуры низковаты. Да к тому же, я предполагаю, на улице дождь. – Артюхин вернулся на прежнее место и забился в угол, поджав сухие и кривоватые, похожие на снетков конечности. – Да-с… – протянул он, глядя на Саню, нырнувшего в овечий жар настоящего армейского тулупа цвета топленых сливок. И пах он до одури родным, деревенским. Саня вспомнил бабку и их бородатого козла Витю, который убегал на пристань, клянчить табак у пассажиров. Кто приучил его жевать сигареты, не ясно, но козел так втянулся, что уже и жить без курева не мог. Приставал к мужикам, совал бородатую морду в карманы и все понимали, что Витя хочет закурить. Опровергая все страшилки, про то, что грамм никотина убивает лошади, Витя с удовольствием сжевывал, по нескольку штук за раз.
– Как вам бекеша? – поинтересовался дед. – Еще николаевская овчина. Непродуваемая! – с восторгом произнес он.
Тулуп был знатный – вмиг согрел и разнежил. Санька уткнул нос в шелковые завитки, и лениво цедя буквы, поинтересовался у деда, скорее ради приличия и для поддержания пустого разговора, за которым, возможно, им предстояло провести всю ночь:
– Служили?
Артюхин, не понял вопроса, глаза под жесткими патлами живо заморгали.
– А… вы про это? – спохватившись, он хлопнул себя по плечу. – Нет-с. Китель, пардон муа, на помойке нашел. Но вы не подумайте. Он определенно новый. По цвету видно – парадный. Совсем не надеванный. И удивительно мне подошел. И знаете ли шерсть. Не английский шевиот, конечно. Но тоже не дурно греет. А вы так и не представились?
