Аракчеев. Реформатор-реакционер - страница 9

Когда Аракчеев прибыл в Гатчину 4 сентября, уже одетый в темно-зеленую форму войска Павла, он оказался в прусском военном лагере. В поместье были плацы, казармы и часовые на каждом шагу, которые, по прусскому обычаю, окликали проезжавших. Крестьяне, жившие в деревне, подчинялись лагерной дисциплине. Жизнь была подчинена распорядку дня великого князя, который вставал в 4 часа утра к первому параду и проводил день, устраивая учения и маневры своей маленькой армии. «К десяти часам вечера все в имении уже спали, и единственными звуками, которые раздавались, были шаги патруля и крики часовых», – писал один из скучавших гостей. «Все было устроено на прусский манер, причем на старый прусский манер, – заметила княгиня Кобирская. – Хуже всего были русские солдаты, изображавшие пруссаков и одетые в старинную форму Фридриха-Вильгельма Первого»^>9.

В свои 38 лет Павел был человеком разочарованным и ожесточенным. Когда-то он был умным, очаровательным и многообещающим ребенком, но с самого рождения его бабушка, императрица Елизавета Петровна, разлучила его с матерью, и впоследствии у него никогда не было хороших отношений с Екатериной. Унаследовав трон, Екатерина продолжала держать сына на расстоянии, не позволяя ему участвовать в управлении империей и даже в многочисленных проводимых во время ее царствования военных кампаниях. Сомнительные притязания Екатерины на трон и страх, что сын может приобрести популярность и посягнуть на ее абсолютную власть, были, несомненно, причиной этого остракизма. Кроме того, почтительное отношение Павла к памяти отца, которого он не знал, вряд ли способствовало приязни к женщине, руководившей его предательским убийством. Возможно, это было вызвано неосознанным преклонением перед отцом, который тоже обожал все прусское и даже начал обучать во время своего недолгого царствования санкт-петербургский гарнизон на прусский манер. Вероятно, визит, который великий князь в двадцатидвухлетнем возрасте нанес прусскому двору, находившемуся в Берлине, стал поворотным моментом его жизни. Фридрих II постарался сделать все, чтобы угодить русской делегации, и пристрастие Павла ко всему прусскому с тех пор превратилось почти в манию. «Вижу, в какие руки попадет империя после моей смерти, – с сожалением заметила Екатерина после одного из разговоров с Павлом. – По воле Пруссии мы превратимся в провинциального вассала».

В течение последующих лет разочарованность Павла росла и в значительной мере сказывалась на его характере. Он впал в уныние и стал подвержен приступам неукротимого буйства, которые начинались из-за пустяков. Его жена Мария Федоровна, урожденная герцогиня Вюртембергская, с которой Павел познакомился во время поездки в Берлин, старалась успокоить его, но ей редко удавалось на него повлиять. Княгиня Кобирская выразила общее мнение, когда сказала, что «великий князь умен и может, если захочет, быть очень милым, но в нем много странного и непостижимого». Граф де Сегюр писал, что ему потребовалось немного времени, чтобы понять его беспокойную, непостоянную, подозрительную и очень чувствительную натуру, которая впоследствии стала причиной его ошибок, несправедливости и несчастий; в другой раз он заметил: «На свете не было человека более неуверенного, робкого, непостоянного и менее способного принести счастье себе и другим»^>10. Павел был несчастен в Санкт-Петербурге. Фавориты Екатерины обращались с ним с неприкрытым презрением. Он не пытался скрыть неприязнь к правительству своей матери и открыто говорил, что, как только получит власть, выгонит ее советников плеткой. Когда Екатерина в 1784 г. купила ему Гатчину, он с облегчением уехал туда и старался приезжать в столицу как можно реже.