Arbo de vivo. За пределами Сада - страница 4

Кешка вдруг закричал из комнаты:

– Смотрите, прямо у подъезда – ларек!

Саня схватила куртку и понеслась к двери.

– Догоняй!

Потом остановилась. За много лет сегаловского безработья и безденежья дети привыкли к фразе «купим, когда будут деньги». Ева успокоила:

– Пойдем-пойдем, деньги есть!

Все оделись и устремились на улицу. Вот это был восторг! Дома, в Косино, процветал тотальный отцовский контроль за покупкой еды. Сегалов посредством скандалов и наказаний утвердил постоянный и необсуждаемый список рекомендуемых продуктов: молоко согласованной марки, правильный сыр, пакет «Мишек на севере», творог, кусочек мяса и так, по мелочам. И не дай бог кому-то схватить на кассе чипсы или чупа-чупс! Заботу о здоровье семьи Сегалов понимал как-то очень по-своему, и попытки препятствовать жестко пресекал. Неприятных историй, связанных с едой, было предостаточно: не то молоко – скандал, вместо «Мишек на севере» «Маска» – скандал, съеден последний кусочек колбасы из нарезки, когда он на него рассчитывал – скандал часа на три. Патетичность высказываний, театральность поз и интонаций, которые должны были донести до преступника тяжесть его деяний (испорченное настроение отца, пренебрежение семейными ценностями) впечатлили бы и Станиславского, и Шекспира. Сегалов жил в доме четвертым ребенком, но при виде дамских штанов с заниженной талией тут же взрослел и старался как бы невзначай познакомиться. Так, на всякий.

У ларька можно было снимать эпизод про освобожденных узников Азкабана. С вытаращенными глазами скупали все, чего были лишены много лет, и вовсе не потому, что это было полезно или вкусно.

– Сок, тропический! Дайте два пакета! – кричала Саня.

– Чипсы с крабом! Еще с холодцом! Сухарики с чесноком! – вторил ей Кешка.

Рита тоже что-то кричала и размахивала кулачками. Саня с Кешкой разошлись не на шутку:

– Еще лимонад, самый дешевый, за пятнадцать рублей! – Вот тут Сегалова бы хватил удар.

– Сникерс. Два! И чупа-чупсов давайте, все вкусы! Кольца кальмара к пиву! – Сегалов умирает в корчах.

Ева с тихой улыбкой заплатила за покупки, и семья направилась обратно в подъезд.

По лестнице бегали вверх и вниз люди с мешками и сумками. Грузчики, согнувшись, спускали к подъезду диваны, холодильники, шкафы. Отсутствие лифта развивало смекалку и тренировало мышцы. Массовый исход продолжался весь световой день – лампочки в подъезде не горели. Жители покидали старое жилище и уже привыкали к новому. Только Ева с детьми наслаждалась своим новеньким, свеженьким и таким ошеломляющим счастьем!

День пронесся незаметно. Мешки выложили баррикадами вдоль стен, и стало просторнее. Щеголяли в пижамах, обходились минимумом вещей. Саня, внезапно освобожденная от школы и домашек, возилась с Ритой. Кешка методом дедукции (ковыряя пальцем мешки) выудил свой альбом и фломики и самозабвенно, с высунутым языком, рисовал. У Евы никак не появлялось ощущение, что ее парашют приземлился – штормовые волны страха то и дело накатывали на песчаный берег ее внутреннего покоя. Весь день обзванивала друзей, давала свой новый номер, десятки раз повторяла историю побега.

Маму беспокоить не стала, потом. Позвонить Сегалову набралась решимости только к ночи. Отбитые детством ощущение границ и уважение к себе постепенно образовали у Евы железную заслонку в области горла. Она не умела говорить «нет» и отстаивать свою точку зрения, особенно если собеседник был на взводе. Как только в диалоге назревал конфликт, деликатно замолкала и отползала в уголок. Воевала она только с собой. Возражать Сегалову перестала на третий день совместного существования. Наступать на его больные мозоли оказалось опасно для жизни. После первой же попытки не согласиться, получив пару пощечин с последующим трехчасовым серьезным разговором о ее недостатках и неспособности любить по-настоящему, Ева избрала тактику молчаливого интуитивного лавирования по сегаловским минным полям. Много раз потом она пыталась понять, почему не ушла. На вопросы друзей и матери не знала, что ответить. Когда в ее жизнь на бульдозере въехал Сегалов, Ева словно оказалась в мясорубке. И хотя в первое время еще можно было выбраться наружу и захлопнуть дверь, она продолжала как зачарованный кролик смотреть удаву в пасть.