– Ну, расскажите, – отвечала она, вытирая пыль.
Внимание священнослужителя ей явно льстило, однако природу этого чувства она понять не могла. Что-то было в его взгляде и голосе манящее и таинственное, что привлекало ее к этому лысому невзрачному старцу.
– Едут по пустыне монах с монашкой, – начал отец Ксенофонт, пристально глядя на Марину.
А посмотреть было на что. Все горничные во дворце носили стандартную волнующую униформу: темно-синее облегающее короткое платье, оформленное разнообразной красно-белой тесьмой и бантиками, с глубоким чувственным вырезом, белый передник, кружевные колготки и туфли на высоком каблуке. Весь образ венчала изящная заколка в виде бабочки. Они выглядели как актрисы из порнофильмов, и оставалось секретом, как в такой одежде они умудряются наводить порядок во дворце, всегда сиявшем безукоризненной чистотой. Эта одежда особенно шла Марине, так, по крайней мере, казалось отцу Ксенофонту.
– Верблюд возьми и сдохни, – продолжил он. – Присели они, думают, что им дальше делать. Ни еды, ни воды. Монашка тогда говорит монаху: «Ну, что же, все равно нам помирать. Давай тогда представим, что мы в раю, разденемся и не будем знать стыда. Монах отвечает: «Ну, давай!». Разделись, монашка показывает на срамной уд его и говорит: «А чего это у тебя там болтается? – Это, сестра, корень жизни. Если я вставлю его в тебя – родится новая жизнь! – Так, что же мы здесь сидим, брат! – восклицает монашка. – Вставляй верблюду и поехали!»
Смеялась Марина от всей души, и смех придавал ее образу сверкающую силу. Она тогда становилась еще притягательнее. Отец Ксенофонт любовался ее красотой, и в нем пробуждались давно забытые им желания.
Но, когда его посещал Поликарп Прокопьевич, он впадал в ипохондрию, вспоминая о своем подвижничестве и монашеском образе жизни.
– Пропаду я тут у тебя, – говорил старец. – С тех пор как твои молодцы из кельи меня на свет божий вынули, во грехе и маюсь. До чего дожил, чревоугодием страдать начал, а это значит, что плоть постепенно поедает мою душу, аки зверь кролика. А невоздержанность в пище – первая ступень лестницы в преисподнюю.
– Не казни себя так, отец Ксенофонт. Скоро верну я тебя в твою келью, и будешь поститься, сколько твоей душе угодно, – успокаивал его президент.
– Не сгинуть бы.
– Не пропадешь. Никому еще котлеты телячьи не повредили.
– Не скажи, Поликарп Прокопьевич. Чревоугодие многим людям кажется невинной слабостью, но это не так. Тело наше – коварный спутник души на тернистом пути к Царствию небесному. Плоть наша всегда готова продать душу Диаволу за медные гроши, как Иуда за тридцать серебряников продал на смерть Спасителя, а обжорство, телесное пресыщение и винопитие напрямую связано с блудной страстью. Как говорят святые отцы: «Воздержание порождает целомудрие, чревоугодие же есть матерь блудной похотливости».
– Я бы тоже уединился где-нибудь, – неожиданно признался Ватутин. – Так уже устал от всего. Но разве мне дадут?!
– А почему не можешь, Поликарп Прокопьевич? – спросил монах. – Не на кого все хозяйство оставить?
– А ты вспомни себя до того, как монахом стал. Ты богат был, и людей много на тебя работало, и зависели их жизни от тебя. А теперь представь то же самое, только в масштабах страны! – развел руки президент.
– Но я-то на руку нечист был, мошенничал, воровал, – не согласился старец.
– А ты думаешь, что государством можно в белых перчатках управлять? Здесь решимость нужна, твердая рука и политическая воля. Чего греха таить, многим людям я дорогу перешел, пока выстроил все это, и они теперь спят и видят, как бы мне отомстить.
