Яблонский, усмехнувшись, подумал:
«Как видно в этом доме с порядком не дружат. Хотя книги стоят ровненько… Книги святое! Интеллигенция!»
Яблонский отсчитал четвертую книгу справа в первом ряду. Вытащил ее. Прислушался. В ванной заурчала вода.
«Доктор, очевидно, моет руки, – подумал Яблонский. – Готовится к процедуре. Значит, время у нас есть»
Григорий вытащил книгу и увидел во втором ряду, тот самый манускрипт, о котором говорил ему ректор.
«ЛжеДмитрий» взял в трясущиеся и вспотевшие руки «судьбоносную книгу» и подумал.
«Вот исправление судьбы! Вот она жизнь в столице! И главное, как легко. Прямо подарок! Хватай и беги за свободным распределением!
Нет, так не бывает. В этом кроется какой-то подвох. А может все-таки бывает?
Бывает! Бывает, дурак, хватай и беги! Я, может, схватил бы, если бы со мной была подменная, та, что дал мне ректор. А так нельзя! Придет ее мама, увидит, что нет книги.
Последует вопрос, кто приходил? Приходил спаситель. Какой спаситель? Ну, такой
– то, такой-то. Мама к участковому. Участковый к своим, и в числе, которых несомненно бродит Степа, стукачам и быстренько меня вычислят. Идиот, хватай! Придурок, беги!
– Нет.
– Да!
– Нет!
– Да!
Минут пять продолжался душевно – правой конфликт студента Яблонского и когда он уже почти склонился «к хватай и беги», когда он уже было решился уйти по-английски, не прощаясь, из квартиры, в ванной комнате скрипнула дверь. Щелкнул выключатель. Послышались легкие направляющиеся в зал шаги.
Григорий быстро поставил книгу на место. Закрыл шкаф. Подошел к роялю. Открыл крышку и заиграл вальс Грибоедова.
– О, да вы не просто Рубин Гуд, вы играющий Робин Гуд. И как здорово играете!
– Прямо уж здорово. – Григорий остановил мелодию. – Так, пустяки. Кстати о музыке, я заметил у вас чудная библиотека.
– О, да у мамы прекрасная библиотека. Говорят одна из лучших в столице. Хотя книги меня трогают мало.
– А что же вас трогает?
– Музыка…
– Какая? – Григорий заиграл вальс цветов Чайковского. – Такая?
– Нет, я люблю рок.
Яблонский сделал крайне удивленные глаза:
– Что вы говорите, – ЛжеДмитрий виртуозно сыграл джазовый риф, – Неужели?
– А, что в этом удивительного? А ну да невзрачная мымра, вы хотите сказать, ей, мол, если и слушать так только Баха.
– Зачем вы так. – Поморщился Григорий и заиграл, чуть напевая себе под нос, битловскую «Michel». – Вы вовсе не мымра. Напротив очень симпатичная девушка. Да я бы мымру и не спасал…
– Ах, вот как! Мымры значит по-вашему не достойны защиты? А еще говорите, что стоите на первой ступени к вере!
Яблонский понял, что прокололся и стал быстренько исправлять положение. Он встал из-за рояля и, припав на колено сказал:
– Да это я вроде комплимента. Не совсем удачного… так, что простите…
– Ах, комплимент. За него спасибо…. давайте вашу руку.
«ЛжеДмитрий» послушно протянул руку.
– Да вы садитесь на диван.
Яблонский беспрекословно выполнил распоряжение. Девушка села рядом, принялась довольно ловко бинтовать кисть.
«Сама – мымра мымрой, а пальцы прекрасные. – Длинные, изящные, цепкие, ловкие. Просто таки зависть пианистов, а не пальцы»
– Вы пианистка? – Поинтересовался (хотя прекрасно знал от Дмитрия Алексеевича, что Катя занимается на химическом факультете университета) Яблонский.
– Почему вы так решили?
– Ну, потому что у вас в квартире рояль и у вас прекрасные пальцы. Мечта пианиста!
– А это у меня от папы. Все от мамы, а пальцы от папы. Хотя я бы хотела, чтобы было наоборот. Папа у меня красавец. Я же пошла в маму такая же, как и она мымра.
