Архив - страница 23

И, вот уж чего прошлая партия не одобрила бы, а сегодняшняя – наоборот: иконы повсюду. На столе, на стенах, на полках за пыльными мутными стеклами.

Везде.

Они уронили женщину на кровать, укрытую цветастым покрывалом в тон ее платью, и, когда медсестра сделала укол в вену, наигранно на цыпочках вышли, прикрывая и про себя матеря заунывно скрипящую дверь.

В спальне дочери раздавался сдавленный гогот, а входная дверь – нараспашку. Двери, двери, двери, везде чертовы двери: они отделяют твою обитель от сурового внешнего мира, родителей от детей, старых супругов друг от друга, входы и выходы в метро, лифты и подъезды, кабинеты врачей и палаты, тюремные карцеры наконец. Двери. И все они, как правило – закрыты: сами ли закрываются или кем-то. И все в этой необъятной, богом забытой стране такого размера, что, если ты не видишь в радиусе пары шагов очередную закрытую дверь – что-то определенно не в порядке.

Нас с самого детства приучают к тому, что выход-то где-то есть, только одна с ним проблема: он закрыт.

И немногим хватает смелости хотя бы подергать ручку.

Антон чувствовал себя неудобно, зная, что выход есть. Хочется им воспользоваться, сбежать в лето, и в мокрых кедах…

На мгновение потерял над собой контроль, напрягся опять, улавливая какие-то осколки странных снов. Все какое-то рваное, невнятное. И дверь надо закрыть. Надо, а то вдруг чего.

Дверь хлопнула, и мир тоже схлопнулся с бескрайних просторов до вот этой вот задрипанной квартирки в спальном районе мегаполиса, одной из тысяч таких же. Бред, конечно. С каких «просторов» он схлопнулся? Схлопнулся он с продолговатого общего коридора, окруженного десятком… дверей. Но стало лучше. Привычней как-то, спокойней. Никто не выйдет и не войдет.

Врач шепотом спросил:

– Мы нужны еще?

– Посмотрите немного за женщиной.

– Хорошо. – Медики огляделись и присели на тумбочку. А в спальне девушки опять кто-то заржал и улюлюкал, и Антон направился туда: ему б мгновенное помутнение рассудка залечить парой чернушных шуток.

Техник листал на экране фотографии, очевидно, жертвы. На одной она нелепо складывала губы уточкой в отражении в зеркале, на второй – недо-грациозно вытягивалась на смятой постели в черном кружевном белье («и где только достала?»), на следующей – прикрывала соски на оголенной подростковой груди, томно вглядывалась в объектив. И так снова и снова: позировала неумело, компенсируя недостаток опыта свежестью тела и озорным блеском разноцветных глаз. Техник переключал кадры под истеричный гогот толпы («когда успела прибыть вся группа?») здоровых мужиков в форме и с погонами; им даже собственные жены не дают, поэтому развлекаются с дешевыми шлюхами за наличку по профессиональным праздникам и пялятся в интернете на таких вот малолеток бесплатно. Там такого добра хватает, но те все затасканные, а тут, так сказать, свежая кровь.

На асфальте перед подъездом.

Была.

Часа три назад.

– Вы че, блядь?!

Никто поначалу не обратил на него внимания, все корчились от смеха в коликах, держались за жирок на животах и вытирали слезинки с заплывших глаз, но пара ментов обернулись на столь дерзкое восклицание. Один скользнул взглядом по форме, погонам и знакам отличия, мигом выгнулся струной, руки по швам, а гримаса сразу разгладилась и окаменела бледной маской.

А вот второй был не столь расторопный:

– Ты кто вообще? – Другие тоже зашевелились, его легонько толкнули локтем, кто-то покряхтел, мол, да, что это мы тут, работать надо. Теперь все смотрели на него с едва заметным стыдом в глазах, но скорее – со страхом. Надоело ему это все, все эти одинаковые градации в выражениях лиц тех, кто видел его в форме: от робкого опасения через липкий страх до откровенного ужаса. Всего несколько месяцев почти безграничной власти как над простыми смертными, так и над сотрудниками любых министерств и ведомств огромной государственной машины – а уже надоело.