В камере за спиной заскулила рыжая, остальные затрепыхались, как куры на насесте, заслышав лиса. Он хищно осклабился. Марату нравилось наводить ужас на своих узников, власть была ему всласть. Он подпитывался их страхами так же, как в той, прежней жизни, подпитывался людскими эмоциями, привязками, скандалами.
Имея привлекательную внешность, мягкие обходительные манеры и внутреннюю, плещущую через край сексуальность, он легко соблазнял женщин, предпочитая замужних. А потом сам же их и шантажировал или разводил на деньги иными способами. Получалось неплохо, на сладкую жизнь хватало. Одно мешало: Марат сам был на привязи у карточных игр. Такая вот зависимость, золотая цепочка, которую снять хотя и можно, да слишком сложно. На ней он то взлетал высоко, взяв большой куш, то падал низко и больно, проигравшись в пух и прах, отплевываясь кровью после беседы с теми, кому оставался должен. Сейчас он опять был на мели, но… скоро это закончится.
Марат поднялся из подвала в свою комнату на первом этаже усадьбы. Гроза разыгралась всерьез, раскачивая деревья в парке, поливая стекла дождем. Но он не стал закрывать окно, наоборот, распахнул его настежь, закурил сигарету, наблюдая за всполохами света на небе. Других огней в округе не было.
Плеснув в стакан из квадратной бутылки, Марат раскрутил шестнадцатилетний виски в пузатом прозрачном стекле и, отшвырнув сигарету, с жадностью приложился к нему, заглатывая спешно, двигая кадыком вверх и вниз. Алкоголь еще одна большая его страсть. Но не всякий, нет, не всякий. Он все же умел ценить вкус и качество. Если дельце выгорит, если все сложится, как обещается, то такой виски будет в его доме всегда. А дом будет где-нибудь в Монте-Карло. Выгорит ли?
Марат захлопнул окно, задернул портьеру, уселся в красное бархатное кресло, налил себе еще один стакан. Он думал. Возможно ли поверить в то, на что он надеется? А как не поверить, если он видел своими глазами то, что видел? Верить очень хотелось, вот только доверять он не умел.
Напротив кресла висело огромное зеркало в золоченой раме. Марат встал, подошел к нему так, чтобы видеть себя во весь рост, провел рукой по черным вьющимся волосам, улыбнулся, обнажив белый ряд влажных зубов. Медленно повернул голову влево, затем вправо. Все линии лица четкие, правильные, выразительные. Отставив стакан на высокий резной столик, Марат снял футболку, с удовольствием оглядел красивое поджарое тело. На загорелой груди блестел золотой куб на кожаном шнурке. Марат повернул его гравировкой наружу, спустился взглядом ниже. На левом боку, от живота и за спину, тянулась полиэтиленовая наклейка – защитная пленка для свежей татухи. Марат подцепил ее за край и резко сорвал, освободив надпись на латыни: Solve et Coagula[16].
– За тебя! – произнес он, поднимая стакан, и чокнулся со своим отражением.
В здании университета всегда царит особая волнующая атмосфера. Но волнует она лишь тех, кто уже свой диплом получил и, заглянув по старой памяти в учебный корпус, ловит запахи университетской столовой, гудящие звуки толпы и флешбэки в беспечную юность. Те же, для кого учеба – ежедневная рутина, восторга от этой смеси звуков-запахов-впечатлений не испытывают.
Вот и Алексей чувствовал себя восторженным пришельцем в потоке равнодушных студентов и хмурых преподавателей. Все было родное, знакомое, но уже чужое. Из столовой тянуло чебуреками и доносилось постукивание пластиковых подносов, из библиотеки веяло прохладой и тишиной. По символическому стечению обстоятельств два этих храма телесной и духовной пищи находились напротив друг друга. Такая вот метафора жизни.
