А ещё – Смарагда стоит на ушах, особенно ортодоксы. Все только и говорят, что об Арканах и Деспотии, многие наши единоверцы как будто с ума посходили: считают Аскерон землёй обетованной, а Арканов – кем-то вроде новых пророков… От этого страшно: папа думает, что надо готовить фургоны. А я люблю Смарагду. Я бы хотела иногда приезжать сюда после того, как мы поженимся. И да-да-да. Тысячу раз да, я не передумала, я вообще, чем больше времени проходит с нашей последней встречи, тем сильнее по тебе скучаю и тем отчётливей понимаю, что это никакая не блажь, а потребность моей души – быть рядом с тобой хоть в Смарагде, хоть в Аскероне, хоть на Низац Роск или за Наковальней Солнца. Ой как хорошо получилось, почти как в куртуазных романах, да? В общем, так и знай: я продолжу эксперименты, и когда мы наконец увидимся, я подарю тебе самый лучший свадебный подарок в мире – плесень!..»
Аркан запрокинул голову и захохотал как безумный, до слёз, так громко, что его соратники стали просыпаться, очумело вертя головами и пытаясь понять, что происходит.
– Чего орёшь, монсеньёрище? – Борода Ёррина была всклокоченной, а глаза – опухшими и налитыми кровью спросонья, после галлона пива.
– Спите, спите, друзья! – Рем подавил улыбку. – Просто – когда закончим весь этот бардак, поедем свататься. Я женюсь, точно!
– Ну, поздравляю, – сказал гном и рухнул обратно на тюфяк.
Остальные, утомлённые полным забот на благо герцога и Ордена днём, тоже поворчали некоторое время и легли досыпать, только Скавр поднялся, сунул ноги в ботфорты и, шаркая, двинул в нужник. Передовой отряд аскеронцев так и квартировал в гетто, у сородичей Ёррина, так что туалеты, пусть и специфической конструкции, можно было найти внутри здания. Гномские нужники, которые подгорники устраивали даже в своём квартале в Кесарии, заслуживали, по мнению Рема, отдельного научного исследования, ибо и в городских условиях привыкшие к тесноте и бескормице подземелий кхазады очень бережно относились к любой органике. Но нужники были совсем не тем, о чём сейчас хотелось думать.
Сейчас Аркан думал о плесени. Ну и о любви, конечно.
Цирюльник, вернувшись, спросил:
– Это та девушка, из Смарагды?
– М-гм, – утвердительно промычал Рем, дочитывая письмо.
«…а ещё я надеюсь, что волосы у тебя уже выросли, они мне всегда нравились. Но и без волос ты всегда будешь самым лучшим в мире. Очень жду твоего письма и тебя всего. Твоя Зайчишка».
Почему-то именно эти слова вселили в душу молодого Аркана уверенность: он всё делает правильно.
Это – война за будущее. Будущее для него раньше было абстрактным: торжество ортодоксальной веры, процветание Аскерона, в глобальном плане – безусловный ренессанс Империи. Когда у Децима родились дети – замечательные аркановские разбойники Прим Тиберий и Секунд Тиберий, – абстракция постепенно начала обрастать плотью: Рем сражался за будущее своего рода. За этих двух черноглазых мальчишек и многих других, которые родятся спустя годы, десятилетия, а даст Творец – и века. А теперь, с Зайчишкой, Аркан понял: он сражается и за своё будущее, и за будущее своей пока ещё не созданной семьи. И его семья будет жить в чистой, богатой стране, где на улицах не нападают на прохожих за другой фасон одежды или форму бороды, от людей пахнет дегтярным мылом и здоровым потом, а не дерьмом, гноем и духами, где мужчины похожи на мужчин, а женщины – на женщин. Где верят в Бога, умеют сражаться, работать и веселиться. Где плесень – при определённом стечении обстоятельств – действительно может стать самым лучшим свадебным подарком. Если для этого нужно, чтобы половина Империи горела огнём – плевать. Он не станет поджигать, но горе тому, кто первым поднесёт факел. Горе ему и всем его присным – до седьмого, десятого, сотого колена.
