Арктический лен. Стихи разных лет. - страница 4



Лайка по имени Чат2

Однажды растает на тулове снег
и кто был внимателен к первым стихам
собачьими ребрами выйдет на свет
в одной из неведомых северных ям.
Без кожи как древний, с Востока, поэт,
в одной из безбрежных оттаявших ям,
став шапкой татарину, выйдет на свет
кто был так внимателен к первым стихам.
Он сверху увидит, как ребра торчат
весной, когда тает безудержно снег
и некий поэт вдруг бывает зачат,
чтоб в День конституции сталинской свет
увидеть под солнцем в созвездьи Стрельца
в Обдорске – одной из неведомых ям,
где, помню, мертвец, хороня мертвеца,
завидуя мертвым, знал цену словам.
И так себя жалко, несчастный мой Чат!
Но жалко – у пчелки, а пчелок здесь нет,
как нет здесь и ночи – собачьи торчат
здесь ребра и пьют нескончаемый свет.

Ночь

Этих морозных закатов скрижали,
ягель, арктический лен, ветреница,
след самолета – все канет в развале
памяти, мудрой избытком печали,
если не горя. И ночь воцарится —
нищенство ночи, как было в начале:
пустошь, вода, неусыпная птица.

II

Натюрморт

Здесь есть у одного мальчика пять хлебов ячменных и две рыбки…

Ин. 6:9
С глазницами, изъеденными солью,
висят две рыбки в сетке за окном,
чешуйки света в воздухе застыли
и зимнее язычество рябины,
и птичьей лапой телебашня замерла,
продетая в кольцо «Седьмого неба».
В отчестве моем голодных нет,
и нынче даже голуби и галки
рябину не клюют, роняя снег,
волнуя невода холодных веток.
Все замерло. И как произнести
помилуй мя, где в извести часы
остановили стрелки на одних
и тех же цифрах в желтых коридорах,
где ветки, телебашни, рыбы спят,
соль в пустошах глазниц и циферблатов?
В отечестве моем голодных нет,
и делят пустошь снега вместо хлеба
пророки, что не явленны на свет
по крохам собирать все то же небо.
Добролюбова 9/11,
7 января 1988 г.

В амбулатории

Костистые рубиновые звезды
над ледником кремля, что безмятежен
когда-то был, но стоит ли вниманье
нам обращать на кремль – ответ известен.
Вот рвут вороны ватники на гнезда,
в часах песочных бьется струйка крови,
поскольку время – время мерзлоты —
иначе не измерить. Впрочем, время
текуче, словно дерево, а звезды…
Слабеют скверы от кровопотери,
вороны чучело воронье рвут на гнезда
и в зыбких ветках щурится огонь
отвергнутое время знаменуя
и пробегая рукопись твою.

Джотто

Не знаю, был он сладок или едок —
тот дым, что оставлял нам напоследок
один межзвездный холод колокольный:
шесты и факела, мечи и колья,
Иуда, что пришел для поцелуя…
Молчи. И не рифмуй напропалую —
постой в своем отечестве пропащем
и посмотри: в промозглом этом сквере
так голо, что едва ли не обрящем
гармонию какую-то по мере
беспомощности и кровопотери
в норе своей, в Платоновой пещере —
в волшебном фонаре ее ледащем.

Новочеремушкинская, 11: дождь и разводы на саже

глотают ночь с проточными огнями
бездельник Моцарт щеголь Мандельштам
как в Чаше промокая в общей яме
бежит по обгорелым косякам
оврагами в черемухе над нами
белеющих зигзагов немота
отсутствием листвы напоминая
зашедшиеся в лепете уста
уже не бессловесная – иная
и роща на щеколду заперта
под ливнем шелестит хворостяная
прозрачная как плакальщица та
спешащая сама себя не зная
Бог весть к кому по плоскости листа

Думал найти я…

Думал найти я о родине слово —
звякнуло, словно медаль у слепого,
медь собирающая в электричке,
слово, которому грех поприличней
выглядеть: просто медаль у слепого,
медь собирающая в электричке.

Прогулка

На белом поле красный крест
в ночи мелькнет тебе со скорой