– Если мой ум так похож на твой, – спросил Морган, – то почему я все еще нахожу тебя таким странным и необычным?
Но Масуд был настроен серьезно.
– Ты обижаешь меня, – сказал он. – Если ты можешь писать об Италии, почему не хочешь написать о моей стране?
Морган задумался. Интересная идея, хотя она была столь далека от того, к чему он привык, что казалась абсолютно неосуществимой. Он вспомнил несколько романов об Индии, но все это была сентиментальная женская писанина. Любовь, которой постоянно что-то угрожает, и все происходило где-нибудь на границе. Конечно, еще был Киплинг, но Киплинг всегда провозглашал добродетели белого человека и убожество туземцев, не говоря уже о кровавом ореоле его орлиного патриотизма, которому не страшна даже смерть.
Под мелким дождем они бродили по улицам, но сырость и скользкая брусчатка мостовой нисколько не беспокоили Моргана, когда умом своим он погружался либо внутрь собственного «я», либо отправлялся в далекие страны.
– Мои итальянские романы, – сказал он, – были по сути романами про англичан. Италия здесь – просто декорация.
– Ну и что? Напиши про англичан в Индии, если хочешь. Хотя предупреждаю тебя, у нас, в Индии, ты найдешь только самодовольных дураков.
Через несколько мгновений им овладевал почти что гнев, и он провозглашал с бурным чувством в голосе:
– Я требую, чтобы ты сделал меня персонажем своего романа! Неужели только англичане достойны быть твоими героями? О, если бы я жил во времена восточных деспотов! Я заставил бы тебя писать для меня бесконечную книгу, и чтобы там не было ни одного англичанина!
И он зашагал вперед, всем видом демонстрируя уязвленное самолюбие. А может быть, он не притворялся?
Морган постоянно вспоминал об этом разговоре. Роман об англичанах в Индии, роман, в котором Масуд стал бы персонажем, – вполне это была увлекательная идея. Хотя ему, конечно, пришлось бы посетить Восток, что стало бы грандиозным предприятием, которое своим масштабом способно было превзойти масштаб самой его жизни.
Утром, в день отъезда из Парижа, Морган проснулся рано и лежал некоторое время, глядя через пространство комнаты на лицо своего спящего друга. Они знали друг друга уже три года, и тем не менее только в эти последние дни между ними рухнули последние преграды. Ни с кем Морган прежде не был так близок. И вот, когда он стал вновь погружаться в дремоту, откуда-то, из самых глубин, к нему пришло понимание. Он вскочил и сел на кровати, охваченный паникой. Как же он мог не догадываться, как мог называть очевидное совершенно другими именами? Но теперь, когда нужное слово было найдено, оно не могло более оставаться непроизнесенным.
И все же он сомневался. С недавнего времени он понимал, в чем состояли его истинные наклонности, но Масуд им не соответствовал. В прошлом году Морган по протекции Сиднея Уотерлоу, который был его другом, получил приглашение на обед к Генри Джеймсу в Рай, и случившееся там открыло ему глаза на его собственные аппетиты. Вечер был довольно приятный, хотя Моргану так и не удалось почувствовать себя свободно. Началось же все достаточно неуклюже, когда Мэтр, выйдя из своего дома, подошел к Моргану и, положив тому на плечо свою пухлую ладонь, заявил:
– Ваше имя – Мур.
Ошибка была исправлена, но затем случилась еще одна – Уэйбридж перепутали с Уэйкфилдом, и возникшая неловкость омрачила все последующие светские разговоры.
