С тех пор Морган не раз посещал Италию. Именно там протекало действие двух его романов. Холодному упорядоченному миру Англии он предпочитал итальянское язычество. Подобные надежды он питал и в отношении этой своей поездки. Но все получилось совсем не так, как он ожидал. Между ним и Масудом восстановилась радостная близость, и выдался один особенно чудесный момент во время поездки, когда они рядом встали на колени в коридоре поезда и принялись через окно рассматривать звезды. Но явилась в их отношения и печаль – их время в Англии заканчивалось, Масуд в Лондоне готовился к экзамену на адвоката, после чего, через несколько месяцев, собирался вернуться в Индию.
В один из первых дней их поездки Масуд начал каким-то особенным тоном говорить об официантке из отеля. Не сразу, но Морган понял, что тот предлагает ему приударить за ней. Занятное предложение, если учесть все, что произошло.
– Ты помнишь, какой разговор мы вели в клубе, незадолго до Рождества? – спросил он.
Масуд слегка нахмурился и кивнул, явно смущенный.
– Я не уверен, что ты меня правильно понял, – продолжал Морган, – хотя яснее я выразиться не мог.
– Я тебя понял, – возразил Масуд.
Воцарилась тишина. Они были в Тессерете, в номере гостиницы, и из окна виднелось озеро. Морган перевел взгляд с лица друга на серую движущуюся поверхность воды.
– Позволь мне высказаться, – попросил он.
– Конечно, говори, прошу тебя! – отозвался Масуд.
– Когда я говорю, что люблю тебя, я не имею в виду что-то поверхностное или преходящее. Я говорю, что хочу прожить с тобой всю свою жизнь. Не рядом с тобой, не параллельно твоей жизни, а именно с тобой. Я имею в виду…
Морган запнулся, смысл, который он пытался передать, ускользнул от него.
– Но ты всегда со мной, Морган, – проговорил Масуд.
– Нет, я говорю не то и не так, – покачал головой Морган, жестом выражая свою беспомощность и неудовлетворенность теми словами, которые даны нам для выражения невыразимого.
– Что я хочу, так это… – храбро вновь начал он, – я имею в виду… я хочу…
То, что он желал высказать, висело между ними, так и не получив словесного выражения.
– Я тебя понимаю, – сказал Масуд немного сердитым тоном. – Но это невозможно. Пожалуйста, поверь мне – будь это возможным, я бы дал тебе это. Но я не могу.
Морган посмотрел на свои пальцы. Они выглядели так, словно не принадлежали ему – бледные, странные и нелепо сегментированные. Он представил их себе так, как видел всегда: вот они держат перо, наносят ряды слов на лист бумаги. И он понял, что его пальцы никогда не смогут коснуться тела другого человека – так, как он этого хочет.
– Понимаю, – сказал он.
Уже более мягким тоном Масуд продолжал:
– Я понял это. Понял некоторое время назад, мой милый. Сначала я испугался, но потом…
Теперь объясниться должен был он. Он пожал своими широкими плечами, коротким удрученным вздохом всколыхнул свои усы и наконец сказал:
– Морган! Ты мой лучший друг. И я не хочу, чтобы это исчезло.
– Я понимаю, – глухо отозвался Морган.
Повисло напряженное молчание, которое прервал Масуд – он потянулся, нарочито широко зевнул и сказал:
– Думаю, нам стоит пойти на прогулку, нагулять аппетит перед обедом.
Самое важное, что было между ними, так и осталось невысказанным. Оставшиеся дни совместного житья на границе с Италией они провели в спокойной дружеской атмосфере, не подверженной воздействию со стороны сильных эмоций, за исключением тех, что сопровождали соблазнение довольно уродливой официантки – Масуд не особо стремился скрыть от друга свое приключение.
