Перебросы и проносы на территорию учреждения наркоты и алкоголя прекратились. Мобильная связь ушла в прошлое. Но этого было недостаточно. Чтобы искоренить преступность в колонии, нужно было сломать существующее мировоззрение воспитанников и выстроить на руинах новое, лучшее, подарить каждому мечту, раскрыв его собственную уникальность.
К такой мысли пришёл тогда в своих размышлениях Беляев и поделился с начальником колонии. Пробуй, пожал плечами подполковник. Михаил вступил в сложнейшую борьбу за умы молодых преступников. Дело новое, советчиков много, но людей, которые провернули бы эту метаморфозу, пойди поищи. Идея была в том, чтобы совершить небывалое – создать нечто, вроде кадетской школы на армейский лад. Там, где все равны, где каждый несёт ответственность за свои дела и поступки товарищей, инициатива развивается только в достижении успехов в учёбе, спорте, труде. С чего нужно начать? Как подступиться?
Беляев знал – чтобы стать образованным, нужно прочитать сто книг, но чтобы понять каких именно, придётся штудировать тысячи. Что ж, решил начальник отряда, буду развиваться сначала сам, и принялся за сочинения Антона Макаренко.
Вдруг начальник отряда вспомнил, что обещал вывести Богдановича на звонок отцу. Телефон стоял в кабинете Беляева, позвонить можно было только написав заявление, на котором ставил визу «разрешаю» начальник колонии. С момента прибытия Богданович не пользовался правом звонка.
Беляев открыл дверь карантинного отделения, постучал ключом-проходником в крашенный серый металл. Из спального помещения выглянул Мамонтов.
– Кирилл, будь любезен, позови Данилу, – попросил отрядник.
– Я здесь, начальник, – выглянул из умывальника Богданович. Он чистил зубы.
– Звонить пойдёшь?
– Я быстро, сейчас, – заторопился осуждённый. – Только умоюсь.
В кабинете воспитателя Богданович присел на табурет у входа, отвернувшись от Беляева, снял трубку с обычного проводного телефона, стоящего на тумбочке, набрал номер. Начальник отряда утомлённо развалился в кресле, снял трубку с такого же аппарата. Он обязан был прослушивать все переговоры.
Отец ответил с пятого гудка.
– Слушаю, – сказал знакомый голос чужим тоном.
– Пап, это я, – Богданович провёл ладонью по лицу.
– Даня? – голос на том конце казался хриплым. – Где ты? Мне звонили, сказали ты в колонии.
– Это правда.
– Как ты там?
– Нормально. Одет по сезону. Кормят хорошо. На УДО не хочу. Сижу в карантине.
– Там всё так, как люди говорят?
– Всё так.
Начальник отряда поморщился. Нельзя обсуждать по телефону режим, порядок и условия отбывания наказания, других осуждённых. Разрешено говорить на общие темы.
– И что думаешь?
– Прорвёмся, пап.
– Ты там не дури, не совершай глупостей. Я в своё время прошёл через это. И за себя отсидел, и тебе бы хватило отсыпать, да вишь ты сам… Думай о доме.
– А есть он дом-то?
– Дом там, где ждут, сын. Я тебя жду.
– Помнишь, тогда, я вышел из СИЗО, а вы меня даже не встретили. Ни мать, ни ты.
– Это не единственная и не последняя моя ошибка, Даня… И ты не раз ещё ошибёшься.
– Я знаю.
– Береги себя. Сможешь снова позвонить? Из СИЗО ты звонил часто.
– Наберу как-нибудь. Когда в отряд выйду и осмотрюсь.
– Хорошо. Я буду ждать.
– Спокойной ночи, пап.
– Спокойной ночи, Даня, сынок.
Богданович положил трубку и так и остался сидеть спиной к начальнику отряда. Беляев кашлянул, поднялся из-за стола.
– Пойдём, что ли?
