Никите нужно было показать людям, какую выгоду им принесёт его главенство, подобрать ключик к их умам и сердцам, а не вломиться туда с угрозами, как это делали предыдущие старшаки. Следует пообещать перемены, выявить пастуха недовольного стада, решить вопрос с ним. Остальные овечки разбредутся и сами попадут в расставленные капканы по одной.
Мезин уверил, что все вопросы будут решаться по справедливости, что у каждого «зелёного» будет право голоса такое же, как у него самого и его «правой руки». Никита гарантирует и лично отвечает, что все будут относиться друг к другу уважительно и корректно. Он потребовал прекратить оскорбления, забыть прозвища, предлагая объединиться в один дружный коллектив, где каждый каждому друг, а не соперник. Старшак убеждал пацанов, что теперь они будут являться частью привилегированного клуба, будут помогать друг другу скорее освободиться.
– А тот, кто будет мешать всем нам скорее вернуться домой, – Никита тогда строго оглядел притихших пацанов. – Тот будет нашим злейшим врагом, которого мы безжалостно истребим.
Ребята молчали.
– Кто не с нами, тот против нас! – Мезин развёл руки и улыбнулся. – А кто со мной заодно, тот мой брат и всегда может рассчитывать на мою помощь, заботу и участие. Всем желаю условно-досрочного!
Это был первый серьёзный разговор нового лидера в мае этого года. Пацаны одобрили. Мезин вышел из Пэ-Вэ-эРки, где проходил тот разговор и поспешил в кабинет начальника отряда. Там его ждал с докладом автор этой затеи.
*
Однообразный быт, плотный, но скучный распорядок дня, вкусная, но одинаковая еда – приходилось заново привыкать к лагерному вакууму. Богданович почти не разговаривал с «тёпленьким» симпатягой Кирюшой, а тот тараторил без умолку, рассказывая про свою нелёгкую детдомовскую бродяжью судьбу. За несколько дней всего парой слов перекинулся с Зыковым, которого про себя прозвал Лёха «Атас», из-за его постоянной тревожной готовности бежать навстречу открывающимся дверям карантина. Заслышав лязг замка, воспитанники должны были выйти из Пэ-Вэ-эРки, где они проводили всё своё время, и построиться в шеренгу. Даня вразвалочку шёл последним, глядя, как Лёха Атас оленьими прыжками летел к месту построения. Надо уважать себя и свой статус, считал Даня, который, по большей части, разговаривал с самим собой, вспоминая моменты своей жизни.
В первый раз Богдановича «закрыли» в феврале девятнадцатого года – два с половиной года назад. Он был ещё несмышлёныш, обычный мальчишка хулиган, за плечами всего пара грабежей, да три эпизода воровства. Всем было ясно, что его в колонию не посадят, но пять месяцев, проведённых в СИЗО, были адом. Его гоняли, шпыняли, как самого молодого, заставляли «шестерить» за старшими, стирать им носки и трусы. А ведь в своей маленькой банде на свободе он был заводилой. Богданович терпел, пытался приспособиться.
В июле Даню выпустили, наградив условным сроком на один год и девять месяцев. Ни мать, ни ранее сидевший отец встречать сына не приехали. Глубоко вдохнув вольный воздух, Богданович смело шагнул навстречу новым преступлениям.
Теперь для своей банды он был матёрый волк, с которым все охотно согласились пойти на дела посерьёзнее. Всего за неделю к своему послужному списку Богданович добавил разбой и угон. Краденое добро реализовывали через знакомого барыгу. На его точке случайно пересеклись с сутулым лысоватым мужиком, который, подозрительно быстро смекнув, что к чему, дождался Даню на улице и предложил хорошие деньги за плёвое дело – взять по наводке на «гоп-стоп» человечка, забрать ценности, деньги, а главное кожаный портфель. Портфель принести мужику на адрес, остальным распорядиться, как пожелает душа. Богданович согласился.
