За скирдом дорога отсутствовала – она исчезла, её просто не было. Перед Ольгой раскинулось всё то же перепаханное в тяжёлые мокрые глыбы и простиравшееся до самого горизонта безбрежное поле чернозёма. И куда ни глянь, в какую сторону ни посмотри, всюду перед глазами темнела мокрая перевёрнутая плугом тяжёлая земля.
Ольга, не веря глазам своим, испугалась – дорога действительно заканчивалась.
Совсем запутавшаяся путница не могла осознать абсурдности происходящего. Дорога в поле вела к одинокому гигантскому стогу соломы! Представить себе такое в начале пути Ольга даже не могла. Будь у неё силы и услышь она об этом в других обстоятельствах, она бы, наверное, рассмеялась или как-нибудь иронично улыбнулась. Но сейчас смеяться ей совсем не хотелось. И было страшно от того, что дорога могла опять привести её к какому-нибудь заброшенному стогу.
Только теперь она осознала, как долго шла, как устала, какими тяжёлыми стали сапоги и сумка. Но главное, ею овладели страх и отчаяние, потому что дорога оборвалась, а она сама заблудилась, потому что столько сил потрачено впустую и надо быстро, пока не стемнело, искать свой верный путь.
Ольга принялась вглядываться во все стороны, думая о том, куда же ей теперь идти. Возвращаться на последнюю развилку? Выбирать другое ответвление? А не приведёт ли та дорога опять к одинокому скирду? И сколько ещё будет этих развилок, больших и малых стогов, одиноких ферм и примыкающих одна к другой и расслаивающихся дорог?
Между тем тучи сгущались, неотвратимо приближались сумерки, а за ними подступала, подкрадывалась тихими шагами неминуемая страшная ночь. И измученной от долгой ходьбы Ольге сделалось по-настоящему жутко. Одно дело блуждать в чистом поле в поисках дороги днём или, на худой конец, в предвечерних сумерках, и совсем другое – делать это непроглядной дождливой ночью в кромешной темноте. Искать и натыкаться на тупик, возвращаться и начинать всё сначала.
К тому же она очень устала, измучилась, и от осознания того, что впереди полный мрак, первобытный ужас внезапно охватил её. Перспектива остаться одной-одинёшеньке среди мокрого чернозёма в непроглядной ночи и не знать, куда идти, натыкаться всякий раз на преграды и оказываться совсем не там, окончательно выбила её из себя.
И в этом отчаянии она взглянула на укутанное мрачными тяжёлыми тучами тёмное небо и с мольбой прошептала то, что сразу пришло ей в голову – как мысль о спасении: «Святой Николай угодник! Помоги мне!» Вера и надежда звучали в этих словах и упование на единственную и верную помощь, которая будет ей оказана, дарована и ниспослана как милость.
Ольга шептала слова надежды и смотрела в небо, ожидая чуда. Какого – она не знала. Но была уверена в том, что её слышат и обязательно откликнутся. Как? Она чувствовала, что помощь придёт. И неведомо откуда появившаяся вера в заступничество заставила произнести эти слова.
Ольга помнила отчаянный мамин рассказ о тяжёлых послевоенных годах.
«Заболела моя корова, – говорила мать уже взрослым детям – ей и сестре, – вы не помните, маленькие были. Стояла она на дворе, не ела, не пила, жвачку не жевала».
А последнее было верным признаком того, что дела плохи. Вызванный ветеринар развёл руками, вздохнул и горько сказал, что нет возможности вылечить и что корова-кормилица доживает последние часы. А годы были голодными, страшными. Люди ели траву – щавель, конятник, лебеду – «всё болото съели». От хлеба с лебедой односельчане пухли.
