Крот. Только не бомж!
Томский. Именно бомж.
Крот. Ну признайтесь, что вы его выдумали!
Томский. Он реален – так же, как и мы с вами.
Крот. Ладно, не буду спорить. Рассказывайте, что вы там придумали. Слушать сказки тоже бывает интересно.
Томский. Так слушайте. Поехал я опять на то место, где встретил бомжа в первый раз и, естественно, никого не нашел. Стал расспрашивать прохожих, но без толку. Стал присматриваться ко всем встречающимся бомжам – тоже без успеха. Я даже попытался поговорить с некоторыми бомжами, понадеявшись, что каждый из них обладает разумением «тогдашнего», но это оказалось далеко не так. В общем, я думаю, нет смысла подробно останавливаться на моих поисках, которые длились несколько месяцев, скажу лишь, что в конце концов поиски эти увенчались успехом. К тому времени, однако, я уже тоже заразился скепсисом вроде вашего и думал – не привиделся ли мне тот бомж? И даже когда я его встретил «во плоти», я уже сильно сомневался, что у нас получится хоть сколько-нибудь содержательный диалог. Однако его первыми словами были: «А, это вы. И как ваши успехи? Нашли свою утопию?» Я прямо чуть не упал от неожиданности. Сами подумайте – можно в такое поверить?
Крот. Конечно, нельзя. Я и не верю. Да и никто не поверит.
Томский. И между тем всё было именно так. Оправившись от неожиданности, я вступил с бомжом в разговор, обрисовав ему трудности, с которыми столкнулся. Он внимательно меня выслушал, усмехнулся и сказал: «Ничего удивительного. Вы ищите идеальное, утопическое общество, а общество не может быть идеальным. Утопическое общество-идеал вообще скорее пугает, чем привлекает. Забудьте об Обществе. Тогда, может быть, что-нибудь и найдете». Да, так сказал Бомж, – и насколько правильно сказал! Только тут я понял, что для меня было камнем преткновения. Я не видел идеального общества, потому что общество состоит из всех людей; но мне вовсе не хотелось устраивать судьбы всех. Вообще, категория народ принципиально для меня чужда. Народ живет по своим законам и пытаться как-то изменить эти законы – может быть, это и благородная задача, и наверняка это может быть благородной задачей, но это была явно задача не моя. Например, когда я изучал коммунистические практики, то я видел, что мне любопытен момент, когда формируется партия, но действия партии по приходу к власти мне были абсолютно чужды. А почему? Да потому что партия представляла из себя своего рода воплощение утопической организации, союза увлеченных идеалистов, а государство, как всем известно, при попытках превратиться в нечто утопическое обычно моментально превращается в монстра-левиафана. И опять-таки почему? Да потому что народ можно тащить в идеал только принуждением, а идеал по принуждению всегда превращается в концлагерь. Чем менее идеально государство, чем более оно ограничено, подотчетно – тем лучше для живущих в нем людей. Но я понял, что люди вообще (как объект управления) меня не интересовали. Пусть они живут, как живут. Пусть занимаются тем, чем занимаются, чем бы они там ни занимались.
Крот. В общем, тварей дрожащих побоку, нам по пути только с имеющими право.
Томский. Так и знал, что вы это скажете. А к чему там у нас стремятся эти «право имеющие»?
Крот. К власти над муравейником.
Томский. То есть над дрожащими тварями?
Крот. Точно.
Томский. Так разве я вам и не втолковываю, что именно эта модель мне и неинтересна? Именно что поиск утопии-государства приводит к тому, что приходится властвовать над дрожащей тварью. Более того, приходится
