Пока они шли, да Винчи развлекал их разговорами, и спустя какое-то время Эцио нехотя признался себе, что подпал под обаяние художника. Но вместе с тем в Леонардо было что-то… настораживающее, что ли? Может, юношу задевала некоторая холодность нового знакомого? Чувство отстраненности от других? Возможно, это и было «витание в облаках», свойственное, как считалось, большинству художников.
– Позвольте узнать, Эцио, чем вы занимаетесь? – поинтересовался художник.
– Помогает отцу, – ответила за сына Мария.
– Значит, идете по финансовой стезе? Что ж, вы родились в подходящем городе!
– Наш город подходит и для художников, – сказал Эцио. – Столько богатых покровителей.
– Только нас еще больше, – посетовал Леонардо. – Трудно привлечь к себе внимание. Потому-то я так признателен вашей матушке. Поверьте мне, у нее очень меткий глаз!
– Живопись – не единственное ваше занятие? – спросил Эцио, вспомнив все эти загадочные штуки в мастерской.
Леонардо задумался.
– Непростой вопрос вы мне задали. По правде говоря, сейчас, когда я предоставлен самому себе, мне трудно сосредоточиться на чем-то одном. Я обожаю живопись и знаю, что могу весьма преуспеть в ней, но… иногда я вижу результат прежде, чем до него доберусь. Поэтому мне порой так трудно закончить картину. И не только картину. Меня нужно подстегивать! Но и это еще не все. Часто у меня возникает ощущение, что моя работа лишена… даже не знаю, какое слово подобрать… цели, наверное. Имеет ли смысл все, чем я занимаюсь?
– Леонардо, вам нужно больше верить в себя, – сказала Мария.
– Спасибо. Но бывают моменты, когда я предпочел бы заняться чем-то более практическим. Тем, что можно применить в повседневной жизни. Мне хочется понять, как устроена жизнь. Хочется понять устройство всего.
– Тогда вам пришлось бы вобрать в себя целую сотню людей, – заметил Эцио.
– И вобрал бы, если б мог! Я ведь знаю, что́ меня привлекает. Архитектура, анатомия, инженерное дело. Я не хочу лишь запечатлевать мир своей кистью. Я хочу его менять!
Леонардо говорил с такой пылкостью и страстью, что его слова не раздражали, а восхищали Эцио. Этот человек не хвастался, не красовался перед ними. Чувствовалось, он терзается нескончаемыми замыслами, бурлящими внутри. «Сейчас он нам скажет, что вдобавок не чужд музыки и поэзии», – подумал Эцио.
– Эцио, не хотите немного передохнуть? – спросил Леонардо. – Возможно, эта ноша тяжеловата даже для вас.
Эцио скрипнул зубами:
– Нет, grazie[34]. И потом, мы почти пришли.
Едва войдя в дом, Эцио со всей осторожностью, на какую были способны его саднящие мышцы, опустил ящик на пол и почувствовал неимоверное облегчение, в чем не хотел до конца признаваться даже самому себе.
– Эцио, спасибо тебе за помощь, – сказала Мария. – Дальше мы справимся сами. Но если ты хочешь помочь нам и в развешивании картин…
– Нет, мама, – вежливо отказался Эцио. – Думаю, здесь я вам буду только мешать.
– Был очень рад познакомиться с вами, Эцио, – сказал Леонардо, протягивая ему руку. – Надеюсь, наши пути вскоре снова пересекутся.
– Anch’io[35].
– Эцио, пусть кто-нибудь из слуг выйдет и поможет Леонардо, – попросила Мария.
– Нет, – возразил художник. – Эту работу я предпочитаю делать сам. Вдруг кто-нибудь уронит один из ящиков?
Леонардо наклонился и подхватил ящик, оставленный Эцио.
– Куда нам идти? – спросил он.
– Вот туда, – сказала Мария и повернулась к сыну. – Надеюсь, сегодня ты не опоздаешь к обеду.
