– Я вас услышала. Я предупрежу остальных преподавателей. Но, скажу честно, это ставит нас в несколько затруднительное положение. А теперь перейдём к уроку. Леди! Вы ведёте себя неприемлемо! Сядьте ровно и раскройте тетради! – рявкнула спокойная с виду наставница и обвела гневным взглядом класс.
От неожиданности я подпрыгнула и смахнула тетрадь с карандашами со стола. Пансионерки снова захихикали, наставница удостоила меня укоризненного взгляда. Пока я поднимала вещи, мечтала об одном. Остаться здесь, внизу, под партой. Навсегда.
До обеда было ещё три урока, и на них я вела себя тише, чем мышь, обнаружившая, что кухарка вернулась на кухню среди ночи. Со мной никто не разговаривал, даже соседки.
Мне ужасно хотелось подружиться с пансионерками. Чтобы обмениваться записками под столами, понимать, что означает тот или иной взгляд, строить рожицы за спинами наставниц. Чтобы свысока смотреть на новеньких и вздыхать по каким-то замечательным личностям из столицы. Таких разговоров я за день наслушалась достаточно, жаль только, что не понимала, о ком идёт речь.
Обедать я пошла в столовую. Наставницы ловко жонглировали темами разговора, то обращаясь к одной юной леди, то задавая вопрос другой. При этом они, не меняя тона, выговаривали по поводу соблюдения этикета.
Надо ли говорить, что больше всех замечаний за столом получила я? Было особенно обидно из-за того, что пансионерки разных возрастов сидели вместе, вперемешку. Рядом со мной оказалась леди десяти лет, и за весь обед её ни разу не поругали.
После обеда мы занимались музыкой, верховой ездой и искали на карте разные города в классе географии. Сидеть в дамском седле я не умела, и наставница решила пощадить меня. Пока остальные пансионерки гордо взирали на нас, проезжая мимо верхом, леди объясняла мне, как называются разные детали лошадиного снаряжения, а потом показывала, как элегантно забраться в седло. Мне запомнился лишь один совет: «Попросите сопровождающего вас лорда, или господина, или слугу помочь вам сесть на лошадь». Пожалуй, в моём случае это будет единственным разумным решением.
С географией тоже всё было совсем плохо. Карта для меня выглядела просто картиной, большим пятном, по которому кляксами были раскиданы озёра, горы, долины, и суетливо расползались названия городов, как муравьи под ягодным кустом в конце лета.
А вот музыка немного порадовала. Меня вызвали к клавесину, чтобы я продемонстрировала навыки. Я снова ответила, что не имела возможности заниматься с преподавателями, но пожилая наставница настаивала. Я смогла припомнить детскую песенку, вызвав новую волну смешков среди пансионерок.
– Быть может, вы играете на чём-нибудь ещё? – участливым голосом поинтересовалась наставница.
– Я немного занималась на скрипке.
Изящным жестом мне указали на стоящие вдоль стены инструменты. Между арфой и тромбоном на витой подставке ютилась скрипка.
Я взяла её в руки. Провела пальцами по корпусу, знакомясь с инструментом, оценивая чуть стёршийся лак на тёмном дереве, проверила натяжение струн. Наставница наблюдала за мной, чуть склонив голову.
– Она просто время тянет, чтобы не опозориться ещё больше, – услышала я громкий шёпот кого-то из пансионерок.
Я разозлилась. И вскинула скрипку. Она привычно легла на плечо, пальцы зажали струну, смычок приласкал первую ноту. Я играла песню, которую разучила после смерти матери. Учитель музыки единственный, кто приходил ко мне больше года, не получая никакой оплаты. А потом его просто не пустили на порог по приказу отчима. Но скрипку мне оставили.
