Графиня-тетушка мирно скончалась во сне в прошлом году, а Миллер-младший ехал сейчас к ее «сироте-племяннице». Обитала Елизавета Николаевна Апраксина на южной окраине Мюнхена, в местечке Рамерздорф, где у нее был небольшой собственный домик на тихой Будапештской улице. Инспектор явился к ней после полудня, успев с утра поработать с вещественными доказательствами. Улочка была узкая, и Миллер поставил машину двумя колесами на тротуар, чтобы ее не задели проезжающие автомобили. Он подошел к знакомой калитке и протянул руку к звонку.
– Входите, инспектор! Калитка не заперта! – Знакомое полнозвучное контральто графини прозвучало почему-то с неба. Миллер закинул голову и разглядел Апраксину в ветвях старого каштана, росшего перед домом: стоя на последней ступеньке лестницы-стремянки, графиня прилаживала к стволу новенький скворечник.
– Могу я вам помочь? – спросил Миллер, пройдя в калитку и останавливаясь под каштаном.
– О нет, благодарю! Я уже заканчиваю и скоро спущусь к вам. Вы просто так или по делу?
– По очередному «русскому делу», – уточнил Миллер.
– Что-нибудь мрачное или на этот раз не очень?
– Дело совсем не веселое – самоубийство молодой женщины. У меня есть основания предполагать, что покойница русская, поэтому я и пришел к вам сразу, хотя дело начал только вчера.
– Ах вот как? В таком случае я немедленно спускаюсь на грешную землю, а скворечник пусть повисит на одном гвозде. Но только до завтра! Ни один добропорядочный немецкий скворец не поселит в нем жену, пока я не сдам квартиру «под ключ».
– Я мог бы повесить его после нашей беседы, – предложил Миллер.
– Ну нет! Вы же знаете, что у себя в саду я все делаю своими руками – это мой фитнес-центр!
– Но при вашей занятости и… – инспектор замялся.
– И моем возрасте, хотите вы сказать? Да ведь мне всего полседьмого!
– Полседьмого?…
– Десятка, инспектор.
Апраксина сошла со своей стремянки и величаво направилась к дому. Стройная, худая, с серебряной головой, графиня при работе в саду одевалась весьма демократично – в джинсы и свитер. Причем джинсы были вылинявшие и потертые, а свитер был так нелепо и криво растянут, что по экстравагантности, подумал Миллер, больше подошел бы внучкам Апраксиной: у графини их было две, и обе жили в Париже.
– Идемте в дом, инспектор, – сказала она, – я приготовлю чай, а за чаем вы мне все и расскажете.
– Я бы не отказался от чашечки кофе, – сказал Миллер, идя вслед за Апраксиной к дому.
Она обернулась и на ходу погрозила ему пальцем:
– Кофе? Сколько раз я вам говорила, инспектор, что до двенадцати кофе – допинг, а после двенадцати – яд! Я приготовлю для нас обоих особенный бодрящий чай из бадана.
– Чай вашего приготовления?
– Разумеется. Бадан, впрочем, тоже особенный – с Алтая.
– Ах так! В таком случае, я просто вынужден согласиться.
Оставив инспектора в гостиной, Апраксина ушла готовить свой экзотический чай. Инспектор уселся на диване немного боком, стараясь так распределить тяжесть своего крупного тела, чтобы под ним, не дай Бог, не подломилась одна из гнутых золоченых ножек.
На стенах гостиной, выкрашенных под розовато-бежевый мрамор, висело множество гравюр с видами Санкт-Петербурга, исторической родины Апраксиной, и два писанных маслом портрета в тяжелых золоченых рамах. Оба лица на портретах имели явное фамильное сходство с графиней: такие же, как у нее, живые и блестящие карие глаза были у седого старика, обвешанного орденскими крестами и звездами, и у дивной красавицы в серебряном парике, писанной в жемчужных тонах. Это были предки графини, но какой степени, Миллер не запомнил. Но зато он хорошо помнил рассказанную отцом историю о том, как Елизавета Апраксина в подарок своей тетушке вывезла эти портреты из подсоветской России. Случайно узнав, что они хранятся в запасниках какого-то музея в Крыму, Апраксина поехала в СССР в составе группы западных туристов; там она сумела добраться до музея и то ли нелегально выкупила портреты, то ли просто их похитила, а потом через верных людей переправила за границу с партией сибирского леса – внутри выдолбленного бревна. «Я экспроприировала экспроприированное обратно!» – ничуть не смущаясь, поясняла графиня. У Елизаветы Николаевны, как и у покойной тетушки, было яркое прошлое… Инспектор вздохнул, понимая, что явился на Будапештскую с делом, которое навряд ли особенно заинтересует графиню, к тому же теперь уже и пенсионерку. Скучное дело – тривиальное самоубийство, скорее всего на почве любви или ревности.
