Колонны оказались башнями затонувшего города. Взгляд Николая Александровича плавно завернул в окно. Зеленые ступени, покрытые мидиями, уходили в темноту. Спускаться было страшно, но заманчиво. Поколебавшись несколько секунд, он осторожно заскользил вниз. Лестница медленно поворачивалась, и свет, втекавший через окошко, слабел с каждой ступенькой. Сердце заколотилось, но остановиться Николай Александрович уже не мог. Шаг, еще один – и прохладная зеленоватая тьма накрыла его с головой.
Он очнулся от холода. Лицо, руки, рубашка – все оказалось мокрым. Щеки горели, словно ему надавали оплеух. Он поднял голову. Жена возвышалась над ним, как памятник вождю на центральной площади города. В одной руке она держала пустой кувшин, в другой – сложенный пополам ремень Николая Александровича.
«Значит, щеки болят не зря. Но за что, почему?»
– В следующий раз там и останешься, – сказала жена, будто отвечая на вопрос. – А на будущее учти: гулять только дома!
О чем идет речь, Николай Александрович понял только через несколько лет.
Самолет мягко ударил колесами о взлетную полосу, моторы зарычали и, спустя несколько секунд, смолкли. Стало тихо, и в наступившей тишине Николай Александрович различил стук своего сердца. Он прислушался, зажмурив глаза. Голос не объявился, сердце одиноко колотилось в глубине организма. Пассажиры принялись шумно подниматься со своих мест, доставать сумки и шляпы из багажных отделений над головами.
– Прибыли, – старушка через проход неожиданно резво выбралась из кресла и устремилась к выходу. Николай Александрович подхватил шапку и двинулся вслед за ней.
Праздничная атмосфера международного аэропорта напугала Николая Александровича. Он уже давно сторонился людных мест, где какой-нибудь не отдающий себе отчета энергетичный молодой человек мог походя вломиться в личное пространство и нарубить основательных дров.
Люди влияли на Николая Александровича, точно радиоволна на колебательный контур; в нем тут же начинали наводиться страхи и радости, принадлежащие случайным попутчикам, они пытались, сами того не сознавая, навязать ему собственную головную боль, дурноту похмелья или ужас медленно догнивающей плоти месячных. От двух, трех прохожих Николай Александрович научился прикрываться, окружая себя слоем энергии, на ощупь подобным яичной скорлупе. Поначалу он удивлялся, как ее не замечают, но быстро понял, что, кроме него, никто не может разглядеть плотный панцирь, покрывающий его тело от коленей до начинающей лысеть макушки.
Иногда, пребывая в хорошем настроении, Николай Александрович ослаблял напряжение, скорлупа уходила под кожу на несколько сантиметров, и взгляду открывались диковинные картины. Он видел связи людей друг с другом; между местами контактов тянулись тонкие сиреневые нити. Случайные взгляды, мимолетные влечения, устойчивые привязанности читались, словно раскрытая книга. Особенный интерес представляли собой супружеские пары. Густая сиреневая сеть, окутывающая причинные места парочек на скамейках, у них почти отсутствовала. Нити выходили из головы, рук, подвязывали живот и спины и редко, очень редко касались органов, послуживших поводом для установления законного брака.
Долго наблюдать Николай Александрович не решался. Нити, оставляя насиженные места, начинали устремляться в его сторону. Ими руководило внутреннее чутье, лежащее вне разума их хозяев. Будто ручейки воды в низину, они устремлялись к Николаю Александровичу и, расшибаясь о водворенную на прежнее место скорлупу, извивались у ног, как выпавшие пряди медузы Горгоны.
