– В нашей работе, Пётр, нам надобно, допрежь всего, охранять спокойствие в обчестве. И, стало быть, особливо следить за проявлениями всяческих толков и действий, которые могут быть направлены супротив порядка и, не приведи господи, супротив власти. Уразумел?
– Так точно, уразумел, господин урядник! – звонко отвечал Пётр.
– Да помимо того, – продолжал Кесслер, – за нами ещё и догляд за… за… ну, за тем, чтоб пожаров не было. Да ещё за… ох ты, господи, слово-то какое мудрёное, всё забываю… э-э… за са-ни-та-рией – вот. Чтоб, значит, не было бы, не приведи господи, мора какого… понял?
– Так точно!
– Да ещё… протокол там какой составить, али следствие провести – уж это само собой. Да помни: я сам взяток, не приведи господи, не беру и другим не дозволяю, усёк?
– Так точно!
Урядник внимательно оглядел крепкую фигуру помощника, удовлетворённо крякнул.
– Ты, я вижу, сынок, тово… силушкой не обижен. Это хорошо.
– Да, – скромно признался Пётр. – Гимнастикой ежедневно занимаюсь, господин урядник.
– Народец наш законов не знает, а вот силушку-то, прости господи, крепко ценит… ну, служи, Пётр Чеманский.
Как ни странно, но к гимнастике Петра невольно приучил… Котовский, когда его как следует вздул в училище. С той поры Пётр положил себе ежедневно заниматься физическими упражнениями, особенно когда надумал пойти служить в полицию.
Едва начав служить, Чеманский сразу отличился.
На окраине Кишинёва, где он поселился, в основном проживали бедные евреи. В их обшарпанных жилищах царила такая нищета, теснота и грязь, что даже ему, выходцу из небогатой семьи, не приходилось раньше видеть такого. Нищета «вопила»…в прямом смысле этого слова: многочисленные замызганные чада исторгали бесконечный плач, требуя еды, вызывая… ругань родителей, ругань бессилия. Да, помимо того, сквозь постоянно открытые окна виднелась вся жалкая обстановка, как бы показывая прохожим: вот, смотрите, брать нечего.
Мелкие сапожники, жестянщики, мусорщики, торговцы, водовозы – вот основное население этого жалкого и убогого места. Здесь время, невольно заметил Пётр, как будто бы остановилось, и местные обитатели воспринимали солнце, вонючую речку-лужу Бык, истощённую землю лишь как источник своего жалкого существования. И взоры, обращённые временами к солнцу, лишь умоляли: ну задержись ещё на часок, ну дай мне ещё немного поработать на хлеб для постоянно голодных детей!
Так жил и сосед Петра – Хамудис, развозивший на своей клячонке воду для городских нужд.
Однажды летом, когда утренняя серость постепенно разжижалась поднимающимся из-за горизонта солнцем, вдруг разом эта самая серость вспыхнула, осветилась, наполнилась криками – загорелся дом Хамудиса.
Пётр, едва продрав глаза, кинулся на улицу. Там уже занимался, всё ярче и ярче, соседский дом, а рядом, причитая и бестолково суетясь, бесцельно бегали люди.
Сразу оценив ситуацию, он подскочил к хозяйской бочке и откинул крышку – бочка была полна воды!
Пётр зычно закричал:
– А ну, слушай меня! Бери вёдра, бадьи! Становись в цепь! Заливай огонь!
Бесцельно мечущиеся евреи остановились и, похватав вёдра, бачки, лохани, стали в цепь от бочки к дому. Но тут послышался детский плач из охваченного пламенем дома. И тут же жуткий женский вопль:
– Ёсиф, Ёсиф… мой Ёсиф!! Там… там!!
Бросив ведро, Пётр скомандовал:
– А ну – лей!
Его окатили с двух сторон водой, и он бросился в огонь к полному изумлению евреев.
