Посмеиваясь, слушали, как генерал Суворов с голштинцев шпагой шляпу и парики сбивал. Поняли главное – русские немцев выбили, но немку же и посадили. Ладно, бывает… Это их русские дела.
Мигнул атаман разливать. Взялись казаки за кубки. Возгласил атаман:
– Здравствуй, Всевеликое Войско Донское, снизу доверху и сверху донизу!
Дружно сомкнули. Многого и не ожидали от Степана Ефремова, но лишний раз приятно, что он «низ» прежде «верха» поминает. Ревниво следит черкасня. Один раз, еще при добром царе Федоре Иоанновиче, назвали русские в грамоте «верховцев» первыми. Долго «низовцы» сокрушались и послу Нащокину жаловались: «За что обижаете?»
Разительно «верх» от «низа» отличается.
Выше Манычи жизнь размеренная, а последнее время, как татарву запугали, и вовсе ленивая. Уходят «гулебщики» на охоту, остальные скотину пасут или рыбу ловят. Улов делят поровну, не заботясь о будущем. Удачливые ходят по станице, называются, даром раздают:
– Возьмите рыбки. Наловили – не поедим.
– Спасить Христос. Своей много.
– Куды ж ее девать? Не выкидать же…
– Ды на тот край отнеси. Может, возьмут.
Сядут сети плести и сидят себе… Разговоры, соревнования… сонная жизнь.
На «низу» же покоя сроду не было и теперь нет. Вечная деятельность. Купцы, послы, иностранцы, пьянки. Задаром и не плюнет никто. Все судятся и торгуются. Особенно – в Черкасске. Город – он и есть город… И богаче «низ», не в пример богаче.
Верховцы разве что в лаптях не ходят. Кашу со свечным салом едят. А низовцы как разоденутся – рубашки шелковые, зипуны атласные, кафтаны камчатные. Перетянутся турецкими кушаками, притопнут сафьяновым сапогом, заломят на куньих шапках бархатный верх… Еще те щеголи!
Приглядывался Степан Ефремов, как цвет казачий с выбором – не дай Бог подумают, что голодный! – отведывает с атаманского стола, расспрашивал о том, об этом. Наконец сказал Степан Ефремов главное:
– Комиссия будет. Приказано осматривать хутора. Беглых – назад, в Россию.
Все замолчали и поглядели на него с выжиданием. Что еще скажет? Ефим Кутейников погладил любовно гнутый эфес дареной сабли и, не дожидаясь атаманова слова, сам сказал, скалясь в злой улыбке:
– С Дону выдачи нет.
И Мартынов-младший, забыв осторожность, эфес погладил:
– А мы и не выдадим.
Святые слова и на любой случай годятся. Давно уже на Дону, особенно на низу, людей с разбором принимают… Раньше сама степь народ отбирала. Селили старожилые раздорские казаки пришлых ниже и ниже по Дону, меж собой и азовцами[14] – а какого роду и какой веры, не спрашивали. Кто выживет, тот и остается. Время было лихое, что ни год, то война либо набег. Бороздили казаки море Черное, море Хвалынское, уходили аж на Яик, на Дарью-реку. Семейных мало, и нуждишка в людях постоянно ощущалась.
После Разина и после булавинского разорения спорить с Россией стало накладно, и на море погулять помимо царской воли не пускали. Добычи нет. Вот и стали оглядываться, как на самом Дону прокормиться. Охота, рыбалка, торговля… Река богатая, но не беспредельная. Куда теперь беглых принимать? Самим места мало. Пытались сначала сохранять полезных в виде приписных личных и станичных[15], а вредный сброд в Россию отдавать. Тут еще на кого нарвешься – находились казаки, что беглых ловили и тайно в Азов туркам продавали. Торговля людьми – дело прибыльное. От 20 до 40 руб. за человека можно выручить.
При Петре, при Анне все больше московские люди на Дон приходили, а потом – как прорвало – хлынули по Донцу и степью малороссияне, реестровые казаки
