– Погода на мороз. Померзнем мы тут.
– В таких тулупах живыми останетесь. Вот коней водить придется, а то на ноги сядут.
На пути к Москве, куда подались на ночевку, Аким спросил:
– А вдруг боярышню уговоришь, что в таком разе делать станем?
– Все расскажу как есть, пусть сама решает.
– Она возьмет и решит покаяться брату Афанасию. Что тогда? Пожалуй, тотчас схватят.
Юрша промолчал.
На следующее утро на месте ожидания остался Аким. Он подрубил лапник под ноги лошадям, накрыл их попонами да вотолами. А Юрша ушел на опушку и наблюдал за Тонинским. В лучах восходящего солнца сверкал снег, в воздухе искрились кристаллики льда, рождающиеся в застывшем воздухе. А кругом елочки, как рынды на царском выходе, в белых собольих шубах.
На Яузу перед дворцом высыпала дворня, а мужики из деревни начали сгребать снег, видать, готовили место для кулачного боя. На берегу сбивали помост, значит, кулачки будет смотреть сам государь. А он, Юрша, старший брат царя, вроде как тать в лесу прячется. И горько и обидно.
За думами не заметил, как рядом оказался Сургун.
– Юрий Васильевич, там моя внучка в кибитке ждет.
Хоть снег и по пояс, Юрша побежал и вмиг очутился у кибитки. Настя, закутанная платком, в шубе, показалась куколкой.
– Здравствуй, Настенька! А что боярышня?
– Здравствуй долгие годы, Юрий Васильевич. Боярышня Таисия Прокофьевна меня прислала за своим словом.
– Слушаю. – Юрша, почувствовав, как слабеют ноги, присел рядом с ней.
– И сказала боярышня Таисия: свет очей моих, Юрий Васильевич! – говорила Настенька, а у самой по щекам слезы катились. – Видно, встретились мы с тобой в недобрый час. Судьбина горькая разлучает нас на веки вечные! И никто на этом свете не поможет нам. Не видать мне твоих голубых очей, не ласкать тебе меня, девицу. Не ищи дороги-пути, чтобы встретиться. Все дороги-пути мне заказаны. Все двери на замки заперты, а ключи от тех замков в море брошены. Забудь меня, Христом Богом молю. Виновата я перед тобой и невиновная. Забудь меня, найди девушку достойную. И горько мне будет, а за тебя буду радоваться. А в монастырь уйдешь, молись Богу за меня многогрешную…
Понимал Юрша, конечно, что Настя передает ему песню-плач девицы. Но за этой песней он увидел Таисию в слезах, в запертой светелке и забыл обо всем на свете.
– Ей, может, и заказаны дороги, а мне нет! Пойду найму отчаянных ребят и выкраду Таисию! – Юрша вскрикнул громко и напугал и Акима и Сургуна, а еще больше Настю. Она взмолилась:
– Что ты, Юрий Васильевич! Такое государь не простит ни тебе, ни боярышне!
– Какое дело государю! – горячился Юрша. – Мало ли случаев, когда и боярских и княжеских дочерей умыкают! Брат ее – другое дело, но с ним мы договоримся.
Настя даже вскрикнула:
– Господи! Да боярин Афанасий рад был бы Таисию за тебя отдать! Но государь… А-а!! – Девушка в страшном испуге закрыла рот руками.
– Что государь?! – вскрикнул Юрша.
Настя смотрела на него с таким ужасом, что и ему вдруг стало страшно. Она залилась слезами. Юршу забил озноб, он, заикаясь, прошептал:
– Государь… Та-Таисия… – И закричал: – О горе мне! Против меня все силы ада! Будь проклят…
Подбежал Сургун:
– Уходи, Настенька, уходи. У нас за такие разговоры языки рубят!
Настя прыгнула из возка в снег. Юрша схватил ее за руку:
– Постой. Скажи боярышне и мое слово. За всю жизнь я любил только ее и никогда не позабуду! Нависла надо мной беда смертная. Раньше я спастись хотел, может, убежал бы куда. А теперь мне жизнь не мила. Один конец скорей бы! А пока жив, пойду в монастырь, схиму приму. Прощай!
