Атлантический цикл - страница 3



Я – стыжусь – сама была готова
Следовать за кроликом сначала,
В нору лезть, безумная корова…
Но потом одумалась, не стала.
Постояла пять минут над нею.
Завалить её, я полагаю…
Кто-нибудь еще сломает шею!
Сделаешь?» – «Конечно, дорогая».

FOR PRESENCE OF A HORSESHOE

Не было гвоздя —
Подкова пропала…
Враг вступает в город,
Пленных не щадя,
Оттого, что в кузнице
Не было гвоздя.
Цел был гвоздь —
Подкова не слетела,
Лошадь не споткнулась,
Лошадь уцелела.
Лошадь уцелела —
Командир живой,
А за командиром —
Всадники стеной.
И на поле битвы,
Конницей смятен,
Был разбит противник,
Взят противник в плен.
Пленные в оковах,
И для них стоят
Вплоть до горизонта
Виселицы в ряд.
Ну, а коль противник
В город бы вступил?
Приступом взял крепость,
Армию б разбил?
Все читали дети,
Что в такой черед
Было бы всё так же,
Лишь наоборот.
Результат погибших
Изменить нельзя,
Был ли или не было
В кузнице гвоздя.

ДЕТСКИЙ ХОР

Длины, и ширины, и глубины
Был полон день. По площади собора
Плыла весна, рожденная из хора,
И хор летел, рожденный из весны.
Потоками недавнего дождя
Промыт был город. Дети шли рядами
И ангельскими пели голосами,
По главному проспекту проходя.
Какой был это праздник для детей!
Их голоса входили в промежутки
Вокруг ладов простой пастушьей дудки
И двигались и с нею, и за ней.
Мелодия была так весела,
И так прекрасны голоса их были,
Что взрослые невольно выходили
На улицу, забыв свои дела,
Вслед за детьми. Но тут же, устыдясь,
Вновь ювелир садился за огранку,
Вздохнувши, плотник шел назад к рубанку,
Цыган – к цыганке, и к княгине – князь.
А хор летел стремглав и прямиком,
А хор покинул стены городские,
В ворота вышел главные стальные
И замолчал, как срезанный ножом.
И снова онемели небеса,
Но в воздухе звенела отчего-то
Последняя ликующая нота —
Потом клялись – почти что полчаса.
Но звук истаял, и пронесся страх,
Почувствовали люди перемену,
И выбежали взрослые за стену
В чепцах, рванье, в шелках и кружевах.
И тишина, как смерть, была жутка…
Потерянные, словно на чужбине,
Родители тропы на середине
Нашли свирель речного тростника.
А за спиной отцов и матерей
В петле прозрачной трех речных излучин,
Их город, вымыт и благополучен,
Стоял, как склеп. Без крыс. И без детей.

ШУТ

Все повторится – в этом суть:
Жизнь и слова, дела, гробницы,
И взглянет шут какой-нибудь
В мои безглазые глазницы.
Забыв и мужество, и страх,
Безгласно и давно бездушно,
Я у него в живых руках
Лежу спокойно, равнодушно.
Как он умен, как он смешон…
Как счастлив он, как он страдает…
Я знаю то, что знает он,
И то, чего еще не знает.
Не поднимая вверх лица,
Он думает, как думал часто,
О странной гибели отца,
Канатоходца и гимнаста,
Что, всем законам вопреки,
Мать свадьбу новую сыграла,
Не износивши башмаки,
В которых мужа провожала.
А сам он – раб и царь царей,
На круглой, как Земля, арене,
Пугает и смешит людей,
Наедине один со всеми.
Не катаньем, так хоть мытьем…
Аплодисменты, крик и свисты…
Мир – это цирк, а в цирке, в нем
Все люди – зрители, артисты.
И мир смеется шуткам: «Бис!»
«Вот это клоун!», «Вот умора!»
И хлопает из-за кулис
Его любовь – сестра жонглера.
Кричат: «Вон сын наш! Каково!
Другие рядом с ним – подтирка!», —
Царица танца – мать его,
И новый муж – владелец цирка.
Круг завершается орбит
Луны, Вселенной, мира, сцены,
И гаснет солнечный софит
Над всей землей его арены.
Лежит забытое манто,
Уснул медведь вдвоем со львицей,
Мир мертв – распято шапито
На перекрестке плащаницей.
Цирк отошел, и в цирке спят