Я столбенел колонною свинцовой,
Не верил мозг, не верила моя
Бессмертная душа, что за грошовый
Билет все видят тайны бытия.
Но по тому, как большинство, бесстрастны,
Не замедляют взглядов и шагов,
Я понял быстро – люди непричастны,
Глухи и слепы к магии богов.
Идут, смеясь, по каменному цирку,
Не ведая, зачем, какой закон
Позволил, чтоб привязывали Дирку
К рогам воловьим Зет и Амфион.
Несчастные и варварские души,
Не знаете ни альфы, ни аза!
Не слышите, имеющие уши?
Не видите, раскрывшие глаза?
А вперемешку с Кадмием и Паном,
Читал я в сотый раз, сходил с ума
От трех друзей с гасконцем д’Артаньяном
В тяжелой старой Библии Дюма.
Получены в подарок, иль с базара
Принесены, друг друга оттеня,
Не знаю, почему, два экземпляра
«Трех мушкетеров» были у меня.
Один – макулатурный, с фронтисписом,
Чуть кособокий, крепко сшитый том.
Портос, Атос там были с Арамисом
И шпагами на фоне голубом.
Другой – потолще, маленькой ладошкой
Я мерил переплет его витой,
С картонною оранжевой обложкой
И вырванною первою главой.
Какою эта книга мне казалась,
Констанцией средь прочих дульциней!
Раскрытая, раскрытой оставалась,
И буквы были четче и крупней.
А главное – две чудные картинки,
Бумагой папиросною шурша,
В ней трепетали в самой серединке,
Как вдох и выдох, сердце и душа.
Я помню, что одна изображала
Заросший двор французского кремля,
А в нем дуэль гвардейцев кардинала
И верных мушкетеров короля.
Упавший с невысокого откоса,
Лежал там в окровавленном гнилье,
Убитый в горло шпагою Атоса,
Де Каюзак, любимец Ришелье.
А на другой картинке, у бокала,
В огне предсмертном плача и горя,
От боли содрогаясь, умирала
Констанция в стенах монастыря.
И истиною было несомненной,
Не говорил хоть этого я вслух,
Что тайна окружающей Вселенной
Заключены в картинках этих двух.
Давал я клятву, что любой ценою,
Что уже точно, тысяча чертей,
Сейчас узнаю, вырву и раскрою,
Секрет бесценный этих двух смертей.
Не раскрывал… И мне уже в привычку
Вошло, что ладно, бог с ним, не сейчас,
И знал я, что смогу, найду отмычку
Теперь бесспорно, в следующий раз.
Де Бражелон, Мордаунт, Навсикая,
Терсит, Селена, герцог де Бонне, —
Так смешивались книги, проникая
Одна в другую, в яви и во сне.
По воздуху крылатые драконы
Несли приказ, что отдал кардинал,
Палач из Лилля голову Горгоны
И голову миледи отрубал,
Передавали Анна и Медея
Подвески с бриллиантами затем,
Чтоб в них на свадьбе Тетис и Пелея
Мог красоваться герцог Бэкингем,
С мешочком полновесных луидоров
Летел, привязан к огненной стреле,
Патент на лейтенанта мушкетеров
На борт Арго в порту Па-де-Кале.
Бессмертные герои-побратимы
На многие года, на сотни миль,
Непобедимы, неуничтожимы, —
Атос, Ясон, Адмет и де Тревиль.
Неуязвимы шпагой никакою…
Но почему, какой же был резон,
Что я с такой тяжелою душою
Вновь открывал «Виконт де Бражелон»?
Взрывалась бомба этого вопроса
Пороховым разрывом из теснин,
Но все равно читал я: «Смерть Портоса»,
Часть номер три, глава тридцать один.
И, уходя по сумрачной дороге,
Один, другой, за дальний горизонт,
Встречали смерть герои-полубоги:
Геракл, Аякс, Ахилл, Беллерофонт.
Уже летел снаряд из-за бойницы,
А я листал, хоть жалкий был предлог,
Всё медленней тяжелые страницы,
Чтоб д’Артаньян пожить подольше мог.
О, боги мои в панцире крылатом!
Оплакивал я, малое дитя,
Над книгой ваши сумерки с закатом,
Где двадцать лет, где тридцать лет спустя.
Покинув ваши склепы и гробницы,
С обломками Арго оставив мель,
Читал опять я первые страницы
