Парень печально вздохнул. Дурацкое расследование…
Заурчал бачок, и в палату, почесывая пузо, снова зашел его странный сосед.
– Зудит, зараза, – тощий поморщился, скребя ногтями под майкой, – сколько лет прошло, а все не заживет до конца…
– Откуда у тебя это? – не то чтобы Кирилла очень волновали следы бурной Кастетовой юности, но подробности любовных игр с кемеровской феминой он уж точно предпочел бы пропустить.
– Ха! – тощего такой поворот разговор обрадовал. – А ведь это, не поверишь, последствия того самого «тройного тулупа»! Прикинь, у той поварихи…
Кирилл обреченно вздохнул.
– …ухажер был, кемеровский. Типа из серьезных, – Кастет запрыгнул на кровать и уселся, по-турецки скрестив ноги. – И через два дня подваливает с кодлой, типа, кто там борзый такой? Их шестеро, я один – наши на рыбалке все были тогда. Почти все. Слово за слово – понеслась. Развалил я пару рож нехило, только один на шестерых – расклад херовый, сам понимаешь. Прижали к стенке, этот сыч достает бутылку и хрясь мне по башке. Видишь? – он наклонился к Кириллу и повернул голову, указывая пальцем на не заросшую волосами полоску кожи, светившуюся на черепе, – я весь в кровище, а он, пидор, «розочку» мне в рожу сует и скалится. А изо рта мятной жвачкой несет… Я, сука, с тех пор эту мятную жвачку терпеть не перевариваю…
Кастет скривил губы, уставившись в сумерки тяжелым взглядом. Прошло около минуты, прежде чем он продолжил. Только теперь в его голосе не было и намека на игривость.
– Он всегда особняком держался. Не бухал с нами, по девкам не шлялся, хоть мужик видный был и не старый. А еще силищи был неимоверной дядь Петя. Откуда он появился, я и не приметил тогда. Двоих просто взял за шеи, поднял и сдвинул так, что хрустнуло. Трое кинулись на него, как волчары на медведя, и разлетелись в стороны как щенки. Я поварихиного фраера за горло, а он, сучонок, сунул мне в брюхо «розочку» да и провел снизу вверх. Вскрыл, блядь, как карпа… На мое счастье, осколок недлинный оказался… – Кастет машинально провел рукой под майкой, обозначая движение бутылочного осколка. Кирилла, живо представившего себе это, передернуло. – А на его мудачье счастье – дядь Петя не злой был… Не стал убивать… Руки сломал ему, да башкой приложил о стену, чтоб не вопил. Потом меня зашил и перевязал.
Кастет снова замолчал. За окном мерно скрипели ветви деревьев, раскачиваемые усилившимся под вечер ветром. Кирилл, не решаясь прерывать тишину, наблюдал за светящимися экранами приборов на стене. Он то трогал свисающие провода, отчего стрелки приборов вздрагивали, то отпускал – стрелки медленно возвращались к нолям. Щелкнула зажигалка.
– Когда наши вернулись, кемеровских уже не было, очухались и свалили. Дядь Петя их не тронул. Он так и сидел рядом со мной, – тощий затянулся, тонкой струйкой направил дым на кончик сигареты, сдувая крошки пепла. – Уже холодный. Заточку в бок кто-то из этих воткнул в драке.
– Ну что, – вздохнул Кастет, в очередной раз подняв бутылку, – третий я всегда за него теперь пью. Земля пухом тебе, дядь Петя! – он опрокинул бутылку, глотнул, зажмурился. – Блин, не идет что-то сегодня. Кстати! – тощий шмыгнул носом, – он же однофамилец твой был. Тоже Ковалев, прикинь! Я даж подумал, не батя ли твой – ты, вроде, говорил, что твой там тоже был. А потом вспомнил, он мне как-то рассказывал, что сын у него дома остался. Только не Кирилл, точно помню. Имя еще такое… не наше… О, вспомнил! Марк! Марком его звать.
