Август-91. До и после - страница 3

«Горбачеву – со студенчества дружбан… – поежился Ось. – А вот предательство – оно в генах сидит или зараза вроде СПИДа?» Вот и индульгенция «чрезвычайщикам». Через пару-тройку дней соберут съезд нардепов. Те против спикера и пикнуть не посмеют. Какая хочешь путчистская блевотина будет – закон… Ай да Лукьянов! Ай да сукин сын!

А этот-то тут что?

Ражий рыбарь высиживал на понтоне неподвижный колокольчик над стяжнем.

– Ну и как она, рыбка-то?

– Да ни хера, грю.

– А ты что, ничего не знаешь?

– А чё?

– Так переворот же в стране! Горбачева свергли. Какой-то, вроде, чрезвычайный комитет прибрал власть…

Доночник точно не слышал Ося. Из рупора у понтонщиков теперь умиротворенно струилась только классика российских композиторов. Сине-зеленая Москва-река, как и тысячи лет, скатывалась рутинно в Оку-реку.

– Что ж ты, – нажимал Ось, – и не слышал ничего?

– Да вон, грю, понтонщики, вроде, анекдоты травят…

– Так и будешь сидеть?

– А чё?

«Что ли правы путчисты? – Точно от чумного, Ось загрохотал к берегу по щербатым доскам моста. – Опять выползет на площадь кучка героев?» И мокрого места от них не останется? Потому как не поддержит народ? А народ-то – кто? Мальчишки-солдаты на барщине? Вешатель-понтонщик? Или вот этот, которому все – один черт? Кого ж ты защищать сватаешься? От кого? Зачем?

Из Шереметьева автомобилем без номеров Шитов был доставлен в один из правительственных особняков на Ленинских горах. Едва отдохнув от тягот многочасового перелета, посол раскрыл томик Фомы Кемпийского, братской рукою выложенный на стол в кабинете. Об одном и том же размышлял Шитов всякий раз, когда ему предстояло подняться на новую ступень масонства: о тех новых, поистине безграничных возможностях, которые открывала ему любовь к простому русскому народу, подкрепляемая его положением в ложе. Через неделю после его приезда министр иностранных дел Бесстрастных вошел около полудня в его комнату с таким же официальным и торжественным видом, с каким недавно награждал его орденом Знак Почета Председатель Президиума Верховного Совета СССР Анатолий Иванович Лукьянов.

– Я приехал к вам с поручением и предложением, Петр Палыч, – сказал министр не садясь. – Лицо, очень высоко поставленное в нашем братстве, ходатайствовало о том, чтобы почетнейший тридцатый градус был присужден вам ранее срока, и предложило мне быть вашим поручителем. Готовы ли вы принять степень кадоша и пройти все связанные с этим испытания?

– Я готов, – твердо проговорил посол.

– В таком случае мы можем ехать, – констатировал Бесстрастных. – Катер ожидает нас внизу.

Переодевшись в синюю форму речников, дипломаты сошли в сад, но, против ожиданий, министр повел посла не в аллею, ведшую прямо к Москве-реке, а к лабазам и мастерским, которые унылой грядою тянулись вдоль вливавшейся в Москву-реку худосочной речки Сетуни. Здесь Шитов с каким-то новым для себя интересом стал вглядываться в очертания народного быта: пыльные, сонные по пополудни задворки; спящих на обочине драных собак; старика-китайца, безразлично покуривающего опий у дверей фанзы; полусгнившие остовы машин; покосившиеся, а кое-где и прянувшие в прах заборы; мускулистого мастерового, звонко правящего на наковальне ржавый гвоздь…

– Любой из этих людей может оказаться шпионом, – усилил его подозрения Бесстрастных. – Однако мы пришли.

В укромном месте, под старою ветлой к берегу Сетуни была причалена лодка. Шитов сел на весла и, плеснув в каждую уключину по пригоршне воды, сделал мощный гребок. Суденышко тотчас же стало цеплять килем торчавшие из дна обрезки проволоки и негодные автомобильные покрышки. Преодолевая пенистый порог, путешествующие несчастливо наскочили на камни: течение стало тут же разворачивать лодку, заваливая ее на бок, и боровшийся с рулем легкокостный Бесстрастных едва не был опрокинут в воду. Дело спасли двое дюжих