Бегущие остановились.
– Давайте сразу договоримся, – человек сделался строг: «Чтобы без шума, без толкотни и всего вот этого вот. Авиация – вещь серьезная, товарищи. И любит порядок. Поэтому и мы тоже давайте будем серьезными и ответственными. Договорились?»
– Да! Договорились! – Послышалось вразнобой.
– Ну, вот и хорошо! – Человек потер руки и стал распоряжаться: «Значит, так! Все отходим сюда! К аэропланам без спросу не лезть! На крылья не вставать! Гайки не отвинчивать! И – соблюдать безопасную дистанцию. Особенно, товарищи, когда работает мотор».
– Теперь, – человек указал на палатку, – вот, подходите к палатке. Сейчас выйдет наша помощница, – она вам будет выдавать билетики. С этими билетиками ждем все своей очереди! Она вам дальше все скажет; как, что, куда делать, и – чтобы слушались ее!
Красный билетик – это вот этот аэроплан (человек указал на соседний самолет), – а желтый билетик – вот этот аэроплан (и указал на тот, с которого произносил свою речь).
На том аэроплане будет, вот, пилот Аркадий, – человек обернулся к своем усатому товарищу. Тот пожал плечами и сунул руки в карманы куртки. – А я буду на вот этом.
– А вас как зовут? – Спросил лукавый женский голос из толпы.
– Меня – Виктор Иваныч, – ответил человек, и лукаво же повел на голос глазами.
Затем подошел к палатке: «Агата! Агат! Ну, ты где?»
Из палатки вышла девушка.
***
Никогда. Слышите? Никогда еще не было на свете девушки чудеснее, чем та, что я увидел летним утром там, на пустыре.
Совсем еще юная, тонкая, гибкая, как весенняя лоза, она стояла у входа, держа в руках две стопки нарезанных прямоугольниками желтых и красных картонок. На ней был не по размеру большой летный комбинезон с высоко закатанными рукавами, перетянутый ремнем. В темных, божественно-мягких, густых волосах колыхался на ветру черный бант.
Тонкие, нежные руки до локтя были затянуты в черные же сетчатые перчатки.
Несмотря на несколько нелепый свой наряд, она была прекрасна. Она не могла не быть прекрасной, божественной, восхитительной. Все вокруг освещалось, исправлялось и оправдывалось этой красотой.
Нежная линия скул, высокий, чистый лоб, а главное – глаза…
Их и в последний свой день я буду вспоминать как лучшее, что случилось со мной. Словно бы вся чистота и синева этого летнего неба отразились в ее чуть раскосых, с поволокой глазах ботичеллиевской грации. Томный, отстраненный, нездешний взгляд их скользил вокруг устало и мягко. Мягкие же, чуть припухлые губы были приоткрыты, словно бы она вошла в этот мир из другого, иного мира; вошла, хотела удивиться, но, все еще во власти других снов забылась, да так и осталась.
Время исчезло. Исчез пустырь. Растворилась толпа вокруг. И аэропланы. Осталось только это небо и глаза, как его продолжение.
Я смотрел на нее. Просто стоял и смотрел.
Сосед мой, который был по-прежнему рядом, кажется, заметил мой взгляд: «Полетишь?», – спросил он.
Я кивнул.
– А вы?
По лицу его пробежала тень
– Я уже налетался. А ты попробуй. Я твой велосипед посторожу.
Я не глядя передал ему руль и шагнул к палатке, у которой выстраивалась очередь.
***
Жаворонки волновались, трепеща под солнцем своими пустячными крыльями. Солнце прогревало землю, и ветры волновались над нею, волнуя листву кленов, склонившихся над руслом Букпы, в котором волновалась бегущие воды, и бились о берег, вторя стуку моего сердца, когда я, обмирая и волнуясь, приблизился к девушке.
