Аврора и белый кролик - страница 3

«Если из 10 – пожалуй, 19, – подумала Аврора, – только вряд ли я объективна в этом вопросе». А вслух сказала:

– Ну, вы же не скаковая лошадь, вы мой гость…

– Не скажете?.. Понятно… – опустив глаза, он лукаво вздохнул. – Похоже, плохи мои дела.

«Да чтоб тебя! Это мои дела плохи… Этот танец когда-нибудь закончится?!..»

Наконец затихли последние аккорды, пытка его близостью прекратилась. Аврора с облегчением вернулась к роли хозяйки и ушла на кухню отдышаться и заварить чай.

***

С Настей Гештальт встречался недолго. Они довольно быстро и круто поссорились. По обрывкам фраз было ясно, что кто-то кому-то изменил, и никто из них явно не желал об этом говорить. И вышло так, что Аврора с Артемом остались в кругу Гештальта, а Настя куда-то пропала.

С тех пор начались его звонки и сообщения – нечастые, без повода, ни о чем.

«Доброе утро! Сижу в телецентре, у нас в гостях Ургант. Шарж на него показать?» И прилетал рисунок. Хороший, талантливый, с размашистой подписью автора в нижнем углу.

Она отправляла в ответ пару смайликов и теплых слов. На этом все. Но почему-то бабочки в ее животе весь день танцевали румбу.

А потом снова тишина в эфире. И она была рада этой тишине. Это была правильная тишина, спокойная и надежная. Тишина не требовала перемен. Был Артем, была Дашка – все было очень размеренно и хорошо. Так, как должно было быть.

Но потом он напрашивался в гости. И весь вечер она чувствовала себя гимназисткой, влюбленной в своего преподавателя. Гештальт был раскован и весел. Иногда по-мальчишески неловок. Когда что-то рассказывал, обращался обязательно к ней, и ей часто казалось, что это затянувшееся свидание, их только двое, и никого вокруг. Потом он уходил, целовал на прощание в щеку, задерживая Аврору в своих руках лишь на мгновенье дольше положенного… и снова пропадал.

Потом снова ничего не значащая переписка.

Между ними не было сказано ничего. Но с каждым «ничего» Аврора чувствовала, что увязает все глубже – и в своей глупости, и в пустых надеждах, и в ощущении, что за его вниманием стоит нечто большее, чем дружеский вежливый интерес.

Общение с другими приятелями-мужчинами не вызывало подобных чувств. Короткие переписки по делу сменялись мемами из соцсетей, в разговорах не было никаких подтекстов «на грани» – в общем, все было в рамках, ни в какое сравнение с Гештальтом.

Аврора понимала, что она сама раскачивает в своем воображении лодку, выдумывая невозможный, но столь притягательный роман. И залипала все глубже, и к его сообщениям относилась по-особому, и ничего не значащие случайные встречи (Питер – город маленький) лишь бередили душу пуще прежнего.

А все было очень невинным и светским. Он как-то по-особому мог сказать: «Ну мы же с тобой знаем!», или «Я знаю, ты поймешь!», или мимолетно обнять при прощании – и все, ее крыша улетала на юг, и только «курлы-курлы!» доносилось из чертогов ее когда-то холодного разума.

Другая бы просто расслабилась и получила удовольствие. Или переспала бы с ним и забыла, продолжив общаться как ни в чем не бывало. Но, похоже, Аврора пропустила в школе жизни какие-то важные уроки и теперь нагоняла, расплачиваясь рваными в клочья нервами.

Когда другие, более опытные, могли наслаждаться и вести игру для тонуса, для бодрости, для укрепления самооценки в конце концов, Аврора все глубже влюблялась и влюблялась мучительно. Она металась, словно делает что-то недопустимое: предает мужа, претендует на то, что ей не принадлежит… Куда могли завести ее все эти чувства, она не знала. Но и просто вычеркнуть их, отменить не было никакой возможности.