Кого могло волновать то, как мучительны для талантливого, полного сил и идей артиста три месяца простоя, последовавшие за поездкой в Германию? Это даже не невозможность птицы подняться над соседним садом, чтобы полюбоваться им. Это заточение птицы в клетку. А, как известно, когда пернатое существо долгое время вынуждено сидеть на жердочке, крылья его слабеют. Сложившееся положение вещей угнетало Рудика. Приступы мрачного настроения случались все чаще.
«В декабре меня послали в Йошкар-Олу. Зимой там очень холодно! Для танцовщика, больше всего боящегося из-за переохлаждения потерять эластичность ног, – писал в своих воспоминаниях Нуреев, – поездка выглядела особо непривлекательной. Я сказал Константину Сергееву (художественный руководитель), что согласен поехать только в том случае, если из Москвы полечу самолетом. Я готов сам заплатить за билет – лишь бы не тащиться всю дорогу поездом. Сергеев обещал, но самолет из Москвы не летал!
Целый день и всю ночь я трясся в поезде – с той же цирковой труппой, с которой я уже побывал в Берлине. А вечером в день приезда я должен был выступать. И я танцевал – на крошечной сцене. Но сразу после представления я отказался от дальнейших выступлений и уехал из театра. А через несколько часов мне удалось сесть на поезд до Москвы, где меня уже ждал приказ немедленно явиться в Министерство культуры. Чиновник объявил мне, что за “самовольство” я буду наказан двояким образом: во-первых, меня никогда больше не пустят за границу, во-вторых, мне больше не позволят выступать перед членами советского правительства.
Последнее меня не слишком огорчило, поскольку я знал, что на подобных официальных приемах внимание уделяется, скорее, застолью, чем искусству и так дело обстоит в большинстве стран.
Однажды я уже танцевал на даче маршала Николая Булганина в присутствии Никиты Сергеевича Хрущева. Это было в июне 1960 года. Меня вызвал директор Кировского и сообщил, что моя коллега, балерина Нинель Кургапкина и я отобраны для выступления перед высокопоставленными деятелями партии и правительства. Я решил танцевать вариации из “Дон Кихота”. В Москве к нам присоединились московские и украинские артисты. Прием был посвящен встрече партийного руководства с представителями советской интеллигенции. Погода была чудная, и прием проходил под открытым небом. В саду устроили настоящий праздник со стендами для стрельбы и конкурсами рыболовов. Атмосфера получилась очень веселой и непринужденной. По всему саду расставили столы, покрытые сверкающими белизной, накрахмаленными скатертями. Я не узнал никого из партийных деятелей, кроме, разумеется, Хрущева, супруги Никиты Сергеевича – Нины Петровны и маршала Ворошилова. Зато я встретил там Дмитрия Шостаковича, Арама Хачатуряна, Эмиля Гилельса, Святослава Рихтера – моего любимого пианиста».
«Это была дача Хрущева, – рассказывала, в свою очередь, народная артистка СССР, балетный педагог Нинель Александровна Кургапкина. – В ручьях охлаждались бутылки шампанского, стояли мангалы, на которых жарилось мясо. Все было роскошно».
«К концу этого прекрасного дня, – продолжал Рудольф Нуреев, – последовали обычные длинные речи о значении и задачах советской культуры, но затем Ворошилов начал петь украинские песни своим дребезжащим баском. Хрущев подхватил. Оба они хорошо знали народные песни и пели их с большим удовольствием. Минуло шесть часов, прием подошел к концу. В первый и, наверное, в последний раз я танцевал в присутствии руководителей нашей страны».
