– Ну иди. Держись. Храни звезду и секрет. Я заберу тебя из школы, – успокаивающе сжал плечо сына Петренко-старший и быстро-быстро уехал в синеву зимнего утра.
Петя, как пингвин из фильмов «Дискавери», переминаясь с ноги на ногу, стал забираться по скользким ступенькам. Он повторял: «Никому не говори. Никому не говори. Никому не говори».
Мальчик жевал эти слова, пока вешал в раздевалке пальто и шёл по коридору, и сам не заметил, как врезался в Пудовкина.
– Петька! – обрадовавшись, тот забасил недетским голосом и заулыбался с высоты баскетбольного роста. Пудовкин был похож на букву А: устойчиво расширялся книзу тумбами-штанинами, огромными ботинками и внушительным животом, зато сужался кверху узкими плечами, тоненькой шеей и маленькой головой. – Петя! Помоги мне! – загудел великан-Женя и повернулся к подоконнику. На подоконнике лежал и рюкзак, вырванный из тетради листок и ручка. – Я пишу письмо Деду Морозу. А то Ева Георгиевна меня убьёт… И не знаю, что написать. – Он с надеждой смотрел на Петю. – Надо просто что-то написать. Никто же это письмо читать не будет – ты сам говорил, что Деда Мороза не существует.
– Да, не существует, – булькнул Петя, заталкивая в глубину себя желание рассказать о Бабе-яге в их квартире. – Но ты не пиши письмо, – процедил он сквозь зубы и зажал ладонью рот.
– Не писать? – удивился Пудовкин и навалился на одноклассника. – Почему это?
Женя был не так глуп, как могло казаться, и по-животному всегда чувствовал обман, опасность и выгоду.
– Потому что… потому что… потому что звонок сейчас прозвенит. На большой перемене напишешь. Или на музыке, – выкрутился Петя и поспешил в класс, заманивая великана за собой.
Тот послушно кивнул, подхватил, как пушинку, свой огромный рюкзак, ручку и листок и пошёл за Петренко. На урок литературы.
– Ну давай, – зашипел Пудовкин и подтолкнул локтем Петю.
Они сидели на уроке музыки, на задней парте школьного амфитеатра, среди горшков с цветами и кактусами. Отсюда было лучше видно, как волновалась музыка. Музыка текла от фортепьяно, треугольников и маракасов в руках школьников, музыку излучала Клавдия Карловна – худенькая учительница пения и гармонии, стоявшая посреди площадки внизу.
– Что писать? – не унимался Пудовкин. Он даже головой затряс, чтобы Петя уже сделал что-нибудь.
А Петя грыз ручку и думал о Бабе-яге и ёлочной звезде. И держался. И ничего не писал. В конце концов Пудовкин, тяжело вздыхая, сам взял ручку и склонился над листком. Но затем, сдвинув брови, потянулся вперёд и сунул листок соседу с передней парты. На одну треть исписанный лист достался вертлявому и худенькому Игорю Гнездову.
