– Ты не найдёшь такой цвет!
Он оскорбился как ребёнок и как поэт, я взглянул на неё его глазами и отошёл в сторону. Видел бы он мою девушку в Лондоне, в чёрном бушлате с обшлагами и коротких перчатках – бахромой и цветом – в гвоздики, над росистой Темзой – боюсь, что не нашлось бы у него таких цветов.
Пустыня, древняя пустыня пленила Эмбер как эталон первозданной вечности. Однажды, в наших беспечных поездках по пескам я сбил тщедушного пустынного зайца.
Эмбер упала перед ним на колени, заламывая руки.
– Убийца! – снова и снова бросала она, роняя слезы в несколько карат каждая, и не было мне прощения на этом свете. Эти слёзы не оставили мне выбора: ничего прекраснее в жизни я не видел.
Знакомства Эмбер с моими коллегами всегда принимали неожиданный оборот, и я чувствовал в этом некоторый оттенок собственной вины. Накануне её встречи с Массимо у меня с ним возник диспут на тему итальянской культуры и её влияния на моё пионерское детство.
– О, а я помню песню итальянских партизан! Как там, о мамма, чао?
Массимо с удовольствием прищурился:
– О нет, сейчас это гимн итальянских коммунистов… – и замурлыкал –
– О Бэлла чао, чао, чао…
Выступив навстречу Эмби, он задумчиво пропел гимн компартии, она попятилась. Массимо был поражён не меньше её и испуганно поведал:
– Весь день теперь не могу отвязаться от этой мелодии!
Через минуту они уже мило перебрасывались шутками о лондонских пабах. Проклятье!
Максимке тридцать два года (а выглядит на 25), он рослый, великолепно сложенный брюнет с гипнотическими глазами, увлекается плаванием и мотогонками, и при этом у него оксфордское чувство юмора.
Всё остаётся позади, когда моя девушка касается моей щеки и уводит меня за дверь офиса, до утра, и как будто навеки.
– Ну что ж, Эмби, у тебя есть маленькая тропинка, буквально два с половиной метра, и тебе нужно всё успеть!
Она опять стоит у окна, а я сижу в кресле. Она сама выбирает одну из наших любимых композиций «Юрай Хип» – Странствующий – и под неё проскальзывает свои метры на высоких каблуках, по пути оставив на ламинате абсолютно всю одежду. Она совершает эти шаги ко мне, словно под венец, но я не могу разобрать, это возвышает или подтачивает моё сердце. Вероятно, и то, и другое…
– Я-то это могу, а вот что ты можешь? – она оплетает руками мою шею, приземляясь мне на колени.
Ты узнаешь…
Я пытался подпевать Дэвиду Байрону, этот бессмертный вокал захватывает меня с первой же ноты и не отпускает никогда, она тишайше опускала глаза долу:
– Exciting,… – А потом настырно взимала долги, упругая, как всплеск волны:
– Это не твоё… Ты солируешь как Норман – Smokie, ты понимаешь? Твой тембр абсолютно чужд «Хипам».
Она была права.
Когда прошло некоторое время, и мы снова набрались сил, Эмби вдруг проявила нездоровый интерес:
– А какой у тебя был самый необычный секс?
